Теодор Томас до сих пор любил свою жену Шарлотту, которая умерла почти двадцать лет назад. С тех пор он жил один. Кроме нее, у него не было никаких родственников, поэтому, выйдя в отставку, он оставил квартиру в университетском городке и переехал в пансион. Пенсия у него была более чем скромная, однако никто никогда не слышал от него ни слова жалобы, ибо профессор неизменно пребывал в мире с собой и с окружающими. Он прекрасно ладил со всеми постоянными обитателями пансиона мадам Босличковой. Последнее добавление к их коллективу, явившееся в облике зардевшейся от смущения Габриэлы, привело его в настоящий восторг. Как только Габриэла, сославшись на усталость, удалилась к себе, он тут же объявил, что «этого юного ангела» послало к ним само провидение и что им, «замшелым старикам», годами не видящим молодых лиц, давно пора было встряхнуться и вспомнить, что на свете существуют молодость, счастье и красота. Он так расходился, что миссис Розенштейн лукаво спросила, уж не влюбился ли он, и профессор тут же ответил, что нужно быть совершенно бездушным маразматиком, чтобы не обратить внимание на это «милую, интеллигентную, прекрасно воспитанную девушку».
Но пока Габриэла еще не ушла, он принялся чуть не с пристрастием расспрашивать ее о том, чем именно она занималась в Колумбийском университете и какие книги ей приходилось читать. Ему удалось вытянуть из нее даже то, что в университете Габриэла изучала писательское мастерство и что она любит писать стихи и короткие рассказы. Этот факт весьма заинтриговал профессора, и он принялся расспрашивать Габриэлу с еще большим рвением, но больше ничего не добился. По поводу своих рассказов она сказала только, что в них нет ничего особенного и что они вряд ли будут кому-либо интересны.
В глубине души Габриэла была совершенно в этом уверена, хотя все сестры, которые читали ее рассказы, не скупились на похвалы. Даже Джо, которому она как-то дала почитать тетрадку со своими рассказами, сказал, что они «просто замечательные». Но кто из них мог быть объективным?
– Мне бы хотелось как-нибудь посмотреть ваши работы, – сказал ей профессор таким серьезным тоном, что Габриэла покраснела еще больше. Ее «работы» безусловно не заслуживают внимания такого серьезного человека и знатока, как мистер Томас. Однако как убедить его в этом?
– Дело в том, – нашлась она наконец, – что сейчас их у меня нет. Я… не взяла их с собой.
– Откуда же вы прибыли в наш славный городок? – удивился профессор, поскольку выговор у Габриэлы был типично нью-йоркский.
– Мисс Харрисон из Бостона, – ответила за нее мадам Босличкова, и профессор сразу заметил, как занервничала и напряглась Габриэла. В том, что он правильно разгадал ее непроизвольное движение, профессор не сомневался – за годы преподавания в Гарварде через его руки прошло не одно поколение студентов, и он успел неплохо узнать и полюбить это молодое, беспокойное, пытливое племя.
Габриэла же, боясь, что профессор начнет расспрашивать ее о Бостоне, который он, несомненно, хорошо знал[2], поспешила перевести разговор на другое.
– Мой отец живет в Бостоне, – сказала она. – А мать – в Калифорнии.
Сама же Габриэла не жила нигде. Она только что поселилась в пансионе, да и то не знала, надолго ли.
– А где в Калифорнии? – спросила одна из женщин, у которой жила во Фресно дочь.
– В Сан-Франциско, – ответила Габриэла с таким видом, словно она только недавно виделась с матерью или разговаривала с ней по телефону. Рассказывать этим славным людям о своих бедах она не хотела.
