Излом Изотова - страница 14

Изотов замолчал и задумчиво посмотрел в темноту за окном. Парень во дворе встал и ушел. Качели еще скрипели и разговаривали с качающимся на ветру фонарем.

Изотову в ней нравилось все. И ее имя − Ира − мирное и редкое. В его окружении никого так не называли. И то, что она из загадочного Тургадана, куда тянуло, и о котором так много рассказывал Мак. И от этого Сергею казалось, что именно там и есть нечто, чего он еще не знает, и потому только там живут такие девушки, как Ира. Ему нравилась ее наивность и откровенность, обрывочная, оставляющая тайну. Ему нравились ее смеющиеся глаза, зеленые, как оказалось. Он где-то читал, что этот редкий цвет глаз встречается только у двух процентов населения Земли, преимущественно на севере. И от этого далекий Тургодан становился еще более уникальным и привлекательным.

Ему нравился изгиб ее спины под тонкой кружевной сорочкой на фото, которое Сергей уговорил ее сделать. И она милостиво согласилась, не пуская в кадр лукавый взгляд и хитрую улыбку. Но Изотов догадывался, что она смеется. Вечером, когда он желал ей спокойной ночи, Ира просила фото его рук, перекрещенных на груди. Она считала это эротичным. И Сергей знал, что таких девушек больше не существует.

Она могла весь день шутить, а вечером загрустить. То она мечтала о встрече с ним, то говорила, что они слишком разные. Утром она любила свой Тургодан, а вечером хотела уехать. Сергей всегда видел ее настроение. По резкой перемене темы, по обрывистости фраз, по непоставленной точке. Он чувствовал в ней нервозность, неустроенность. Но Ирина никогда не углублялась в свою жизнь.

«Ты спрашиваешь: какой Тургадан, не тоскливо ли нам здесь в полярные ночи, какие здесь люди? – писала Ира. – А я в который раз прихожу к мысли, что есть все-таки разница между людьми, которые выросли, глядя в окно на заводские трубы, и теми, кто с детства смотрел на архитектуру Растрелли. Это разница между нами, Сереженька. Поймешь ли ты Тургадан, понравится ли он тебе? Поймешь ли меня?

Наши спальные районы считаются серыми и безликими, но это не так. У каждого дома своя мозаика окон и балконов. У дома на перекрестке Металлургов и Ленина грязный фасад с деревянными глазами окон. И сразу видно, что люди там надеются уехать, живут ожиданием и не стремятся что-то изменить. А дом на Комсомольской оптимистичней. Он подмигивает белыми пластиковыми рамами и разноцветными жалюзи. Здесь ничего не ждут. Здесь стараются жить сразу.

Если б ты знал, как я устаю от людей. Они как муравьи, лезут в глаза, уши, за шиворот, в душу».

А на следующий день она могла написать: «Ты знаешь, как пахнет одиночество? Это вовсе не запах пыли в запертой комнате и не запах старых вещей, забытых на балконе. Это когда ты в новой юбке на дискотеке, а мама тебе дала свои любимые духи для особых случаев. Они пахнут торжественностью и раздирающей тоской. Потому что ты с этим запахом всегда одна. Неважно, стоишь у стеночки или танцуешь в безликой толпе, потому что твой одноклассник тебя снова не заметил. Эти духи – «Злато скифов» – они состоят из чувства неразделенной любви, оглушительной музыки в ушах, дискотечного дыма и отчаянного ощущения пустоты вокруг себя. Я не знаю, кто мог придумать такой запах. Но это запах возвращения домой, пустого автобуса, позднего мигания светофоров. Запах рухнувшего ожидания».

Изотов замечал в Ирине смятенность и беспокойство, скрываемые игривыми шутками и подтруниваниями. Он чувствовал в ней необычность и остроту восприятия мира. И он точно знал, что с ней будет непросто и что таких он еще не встречал.