– Ты хочешь сказать, ты читаешь наши мысли?
У Чарльза Уоллеса сделался озабоченный вид.
– Да нет, не думаю, что дело в этом. Это больше похоже на понимание чужого языка – вот как иногда, если очень сильно сосредоточиться, я начинаю понимать, о чем ветер говорит с деревьями. Понимаешь, ты мне об этом говоришь вроде как не… непреднамеренно. «Непреднамеренно» – хорошее слово, да? Я утром попросил маму найти его в словаре… Нет, надо мне все-таки выучиться читать. Только боюсь, что мне будет очень трудно на будущий год в школе, если я буду слишком много знать. Пожалуй, лучше пусть люди и дальше считают меня не слишком умным. Тогда они будут меньше меня ненавидеть.
Убежавший вперед Фортинбрас громко залаял – тем предупреждающим лаем, которым он обычно сообщал, что по дороге едет машина или что кто-то стоит на крыльце.
– Там кто-то есть! – резко сказал Чарльз Уоллес. – Кто-то ошивается возле дома! Пошли! – И он припустил бегом, отчаянно работая своими коротенькими ножками.
Фортинбрас стоял на краю поляны напротив какого-то мальчишки и яростно лаял.
Когда ребята, задыхаясь, выбежали на поляну, мальчишка сказал:
– Ради всего святого, уберите собаку!
– Это кто? – спросил у Мег Чарльз Уоллес.
– Кальвин О’Киф, – ответила она. – Он тоже в нашей школе учится, но он старше меня. Важная шишка…
– Ну хватит, хватит, приятель. Я тебя не обижу, – сказал мальчик Фортинбрасу.
– Форт, сидеть! – скомандовал Чарльз Уоллес, и Фортинбрас плюхнулся на задние лапы напротив мальчишки. В черной глотке по-прежнему клокотал рык. – Вот так.
Чарльз Уоллес подбоченился:
– Теперь давай рассказывай, что ты тут делаешь!
– Я мог бы спросить о том же самом у вас! – не без возмущения ответил мальчишка. – Вы ведь из семьи Мёрри? Значит, это не ваша собственность?
Он было повернулся, чтобы уйти, но Фортинбрас зарычал громче, и мальчишка застыл.
– Мег, расскажи мне про него, – потребовал Чарльз Уоллес.
– Да я про него почти ничего и не знаю, – сказала Мег. – Он на пару классов старше, играет в баскетбольной команде…
– Это просто потому, что я высокий, – несколько смущенно пояснил Кальвин.
Он действительно был высокий – высокий и тощий. Костлявые запястья торчали из рукавов синего свитера; потертые вельветовые штаны были ему коротки дюйма на три. Его морковно-рыжие волосы давно нуждались в стрижке, и к волосам, разумеется, прилагались веснушки. Глаза у него были синие, такие яркие, что даже удивительно.
– Выкладывай, что ты тут делаешь, – снова сказал Чарльз Уоллес.
– Это что такое? Мы что, в третьем классе, что ли? И вообще, кто из нас тупица, ты или я?
Мег вспыхнула от гнева, но Чарльз Уоллес ответил как ни в чем не бывало:
– Наверно, я. Но если хочешь, чтобы я отозвал собаку, – лучше отвечай.
– Никогда еще не встречал такого удивительного тупицу, – сказал Кальвин. – Ну, я отправился сюда, просто чтобы убраться подальше от своих домашних.
Чарльз Уоллес кивнул:
– А что с ними?
– У них у всех носы сопливые. Я третий в семье из одиннадцати детей. И я уникум.
На это Чарльз Уоллес широко улыбнулся:
– И я тоже.
– Я в плохом смысле, – сказал Кальвин.
– Я тоже.
– Я имею в виду – как в биологии, – недоверчиво произнес Кальвин.
– «Генетические изменения, – процитировал Чарльз Уоллес, – влекут за собой появление потомства с особенностями, не свойственными родителям, которые потенциально могут быть переданы потомству».
– Да что ж такое? – удивился Кальвин. – А я слышал, что ты и говорить-то не умеешь…
