Возвращаясь немного назад, к вопросу о правомерности милитаристской позиции российской власти, стоит обратить внимание и на то, как вообще депутат Бундестага сформулировал свой вопрос:
Вы признаёте, что расширение – это фактически не расширение, а самоопределение демократических государств, которые захотели пойти таким путём? …Почему Вы боитесь демократии? Я убеждён, что только демократические государства могут стать членами НАТО. Это стабилизирует соседей.
Депутат говорит о НАТО как инструменте распространения демократии, о том, что именно демократия стабилизирует межгосударственные отношения. Более того, он убеждён, что расширение НАТО несёт выгоду и для соседних стран, не только для членов альянса, так как делает устойчивой ситуацию на границах. Однако президент России сводит разговор только к обсуждению прямой военной угрозы, призывая «не путать понятия».
Впрочем, ни президент, ни мы не задумываемся над очевидными, в общем-то, вопросами не по причине своей глупости и близорукости, а по причине нашего ослепления совершенно другими стремлениями. Очевидно, что современное мышление и российской власти, и в целом российского общества определяется категориями международный отношений. Рост внешнего могущества нашей страны является стимулом развития и мерилом его успешности. Мы постоянно оглядываемся на окружающий нас мир и чрезвычайно озабочены ситуацией на международной арене. Вероятно, корни этой политики стоит искать в двух предпосылках: уязвлённом национальном самолюбии, желании взять реванш за поражение в холодной войне, и в идеологических стереотипах, доставшихся нам в наследство от советского прошлого. Именно из этих двух предпосылок ведут своё начало и блоковое мышление, и разделение мира на две половины, и политизированное, даже милитаристское мировоззрение, и односторонняя оценка действий как США, так и Европы. Мы бросили вызов международному военно-политическому гегемону и поставили себе цель передела мира на началах многополярности, чтобы вернуть себе статус центра силы. Конечно, страдания сербского, ливийского, сирийского народов не могут не вызвать в нас живого человеческого чувства и страстного желания изменить существующий порядок. По всей видимости, мы верим в то, что рост нашего внешнеполитического могущества поможет нам оказывать стабилизирующее влияние на мировые дела, но всё же наше стремление преобразовать весь мир явно опережает наше понимание того, как и зачем это нужно делать. Мы стараемся обрушить мировую систему не задумываясь о том, почему она именно такая, и в каком направлении её стоит менять. А значит, как это ни досадно признавать, но в современных российских внешнеполитических играх нет ничего, кроме стремления к власти ради неё самой. Подобный примат внешней политики смертельно опасен для развития общества и ведёт в исторический тупик, ведь в таком случае идейная основа жизни страны формируется не исходя из внутренних потребностей общества, а как реакция на внешние вызовы. Но нельзя вести свою политику и вообще строить свою жизнь на противостоянии с врагом. В этом мы ничуть не лучше презираемой нами украинской власти: та строит свою жизнь на противостоянии России, а Россия, в свою очередь, на противостоянии Западу. Современные идеологические химеры Русского мира и концепции защиты традиционных ценностей появились в том числе по этой причине.
