Хотя, я помню, как те, кто немного узнал каратэ дрались в стойке киба и выходили на гоп-стоп с двумя известными им ударами. А что ещё надо для неожиданного удара встречному человеку? Отжимались от пола по сто раз, кулаки, набитые об макивары.
Книжки мною были прочитаны по многу раз. Да и не шли они в мой преобразованный мозг. Ефремов ещё туда-сюда, а остальные фантасты, которыми я зачитывался в это время, отторгались как инородное тело. Я их не отрицал и не хулил. Они уже в моей голове выполнили свою функцию.
Начал читать Доржа Санд, но тоже не пошла, хотя меня интересовал период гуситских войн. Да и вообще… Я так страдал без интернета с его возможностью заглянуть в историю, что я прочитал все имеющиеся у нас мемуары. Пытался чем-нибудь поживиться у школьной исторички, но оказалось, что у неё дома исторических книг нет, кроме Дюма. Историк, тоже мне… Это я о Дюма.
Я понял, что тема про застеклённый балкон сейчас не пройдёт, но маме тему для размышления я дал. Не хватало мне полезной площади для моей мастерской. А с лоджией было бы неплохо. Если бы ещё окно и балконную дверь убрать, подумал я. Но об этом можно только мечтать. ЖЭУ выбебет и высушит. Даже за деревянную конструкцию, наверное. А уж если увидят, что дверь убрали, точно комиссию пришлют. Сейчас с самостоятельностью строго.
А у трудовика заниматься «рукоблудием» уже опасно. Мы и раньше иногда упрашивали Гаврилу Афанасьевича построгать клюшки, корабль парусный выточить на токарном станке, табуретку домой. Он поощрял таких ребят. Я был не из них. Но когда мы с ним стали «делать деньги» и Афанасич пришёл в новом костюме и в шляпе, Светлана стала к нему захаживать чаще и пару раз застала меня за печатью «цифры». Она ничего не сказала, решив для себя, что лучше в мои дела не погружаться, как она сказала, «по…» и провела себя по горлу.
В принципе, мне достаточно было сшить пару лёгких рубашек из «оцифрованной» или перекрашенной в синий цвет бязи, чтобы нашей семье жить в достатке: матери не напрягаться со студентами, а отцу не подрабатывать на второй работе. Да и из тонкой брезентухи, из которой рыбакам шили спецодежду, тоже могли получится приличные вещи. Попасть бы на швейную фабрику «Зарю»…
Так я размышлял, пока не заметил, что за моей спиной стоит отец. Я бросил мазать.
– А неплохо получается, – сказал он. – Гуашь?
Он взял баночку с краской и прочитал:
– Гуашь… Хитрый. Гуашью легче. Молодец. Очень неплохо.
Я рисовал лес и на картине уже прорисовавал багульник и отблески заката на небе. Я не первый день рисовал на ватмане формата А-4, прикреплённом к мольберту, собранном в кабинете туда.
– И мольберт у него настоящий. Где взял?
– Сам собрал. На уроке труда.
Отец удивлённо качнул головой.
– Удивил два раза. Может что-то из тебя и выйдет, – задумчиво протянул он.
– Не что-то, папа, а кто-то. Что-то из меня выходит каждое утро. Делов то…
Мама вскинула глаза, заморгала и прыснула в кулак. Отец хмыкнул.
– Юморит, мать. Смотри ка… Может Райкиным станет? И будет: «В греческом зале, в греческом зале…»
– «Мышь белая», – добавил я, очень похожим на Аркадия Исааковича голосом.
Мама не выдержала и залилась смехом. Отец захекал. Потом, вытерев глаза от слёз, спросил:
– Что у тебя в школе?
– Да, нормально, вроде.
– Ну принеси дневник.
Я принёс. Он пролистал.
– Ты смотри-ка, мать. Вроде замечаний поменьше, а?
– Поменьше-поменьше, – подтвердила она.
