Последний вопрос выпаливаю быстрее, чем успеваю подумать. В кабинете снова воцаряется тишина. Стас с каменной физиономией впился в меня глазами. Челюсть плотно сомкнута, быстро вздымающиеся крылья носа выдают его злость. Воздух накаляется. Скоро полетят искры.
Даже не помню, видела ли я когда-нибудь Стаса таким злым, как сейчас. Мне кажется, нет.
— Ты должна отвечать на мои звонки в любое время дня и ночи, — изрекает после долгой паузы.
— Я буду отвечать на звонки начальника в любое время дня и ночи, обещаю. Но справедливости ради, я отдала Юле план стратегии в четыре часа! Это за два часа до конца рабочего дня. И еще на полтора часа я вчера задержалась. Ты это помнишь, потому что мы ехали вместе в лифте. Почему нельзя было обсудить план в это время?
— Когда у меня дошли руки его посмотреть, тогда я и решил его обсудить.
Хочется спросить: а у тебя личной жизни нет, что ли? Тебе не с кем провести время в двенадцать ночи? Надо в это время смотреть план и звонить мне?
А что если… Стас одинок? Ну, в смысле у него нет серьезных отношений, девушки, с которой можно коротать время в двенадцать ночи. Почему-то эта мысль вызывает волнение в сердце.
Не мое дело, я не должна об этом думать.
— Мы можем обсудить план сейчас? — спрашиваю.
— Да, садись, — указывает на стол для переговоров.
Я забежала в кабинет Стаса с букетом в руках. Сейчас он ощущается особенно лишним. Но проситься выйти, чтобы поставить цветы в вазу, я не решаюсь. Поэтому сажусь за стол, а букет кладу рядом. Чувствую себя ужасно неловко. Стас поднимается со своего кресла и садится за стол напротив меня. Задерживает взор на цветах, но никак не комментирует.
Без лишних прелюдий Стас приступает сразу к делу. Подробно проходится по каждому пункту плана, комментирует, задаёт вопросы, высказывает свои пожелания. Он не разносит в пух и прах мои идеи, однако мне все равно приходится их защищать. Где-то Стас со мной соглашается, где-то велит переделать.
Мы сидим долго, не меньше двух часов. Периодически Стас звонит по внутреннему телефону коллегам из других департаментов, что-то уточняет у них для стратегии или просит прислать нужную информацию на почту.
В какой-то момент я понимаю, что у меня в голове диссонанс. Передо мной не тот Стас, которого я помню. Парень из моей беззаботной юности был весельчаком и душой компании, ездил на спортивном автомобиле, участвовал в автогонках и слышать не хотел о том, чтобы променять свою гоночную «Феррари» на работу в офисе.
А Стас, который сейчас передо мной, — это деловой мужчина, отлично владеющий предметом своей работы. Его костюм идеально отглажен, белоснежная рубашка, готова поспорить, сияет в темноте. Все, что он говорит, — четко и по делу.
Как он так изменился? Почему решил бросить гонки?
А еще мне очень интересно, что с ним произошло тогда в аэропорту? Арестовали? Осудили?
Последнее вряд ли. С судимостью его бы не взяли сюда работать. Но сцена в аэропорту, когда Стас за мной бежал, а его пытались остановить, вдруг ярко встает перед глазами.
Когда бывший жених листает документы или говорит по внутреннему телефону, я украдкой рассматриваю его. Нахожу их с Вероникой общие черты и чувствую, как в груди больно щемит.
Правильно ли я делаю, что продолжаю скрывать от дочери ее отца? И сам Стас даже не подозревает, что у него уже четыре года, как есть ребенок…
Не хочу об этом думать.
