Как только мой муж выносится в подъезд, я сразу звоню Сергею Самохину, чтобы они за своим боссом присмотрели и, может, даже успокоили его.
Я же ничего не должна бояться, надо продолжать активно вживаться в свою главную роль. Поэтому я не жду Глеба, а иду на кухню и включаю кофемашину. Запускаю программу, подливаю молоко в емкость и начинаю приятный процесс варки кофе.
Делаю вариант «как любит Глеб».
Капучино с пенкой и корицей в его любимой кофейной чашке. Себе наливаю то же самое. Затем направляюсь в нашу общую гардеробную.
Глеб будет в шоке. За время, что он пробыл в отключке, его квартиру даже успели немного модернизировать под семейное гнездышко.
Я надеваю приятный на ощупь велюровый костюм, собираю волосы в хвост и возвращаюсь на кухню. Из холодильника беру себе чизкейк. Минут через двадцать возвращается благоверный.
Наверное, уже успел полрайона разгромить, пока смог принять очевидное и неизбежное.
— Сидишь, значит? — сухо и совсем недружелюбно проговаривает мой блудный муж.
— Сижу, — тихо отвечаю и ковыряю чизкейк вилкой.
— Зачем ты тут сидишь? — тянет слова мой фиктивный муж, намекая на неуместность всей ситуации.
— Сейчас допью кофе и спать пойду, — выдаю сразу прямо свои дальнейшие действия.
Пусть даже и не надеется, что я сдамся, подожму свой хвост и уберусь отсюда.
— Тебе я тоже сварила. Может, взбодришься?!
— Я уже… взбодрился, — многозначительно проговаривает Глеб и садится на барный стул у стойки в нашей совмещенной с кухней гостиной. — Капучино? Откуда ты все знаешь? — с недоверием заглядывает в чашку и вдыхает кофейный аромат, немного расслабляясь.
***
Суженый все-таки решается выпить ароматный напиток. Его губы пачкаются в пенке, и меня торкает немного позабавиться. Хотя я рискую, и сильно. Мало ли на что способен мужик в стрессе. Тем более чужой мужик.
— Ты испачкался, — игриво проговариваю и указательным пальцем стираю молочную пенку с его губ.
Он сначала дергается от моих невинных прикосновений, но потом, когда до Глеба доходит, что я просто ухаживаю за ним, успокаивается немного.
— Я бы и сам… справился. Спасибо, — но Вересов все-таки предпочитает отодвинуться.
Неужели считает, что я могу его съесть или снасильничаю ненароком? От подобных предположений становится смешно. Я даже непроизвольно улыбаюсь и уже с гораздо большим удовольствием кладу кусочек чизкейка в рот.
— Как знаешь, — проговариваю и встаю из-за стойки.
Беру тарелку в руки и кружку, несу все это до мойки, открываю воду и начинаю петь: «Зачем мне солнце Монако…»
Я стою у мойки, пою (очень на любителя, не всегда попадая в ноты) и пританцовываю. На часах пять утра, и вместо того чтобы уже ползти спать, я с особым энтузиазмом испытываю нервы Глеба на прочность.
За спиной я слышу звон бьющейся посуды, благоверный не выдерживает утренней атмосферы и разбивает вдребезги свою любимую чашку.
— Епрст, это же еще дядька дарил.
Тут становится обидно за Малышева — его несносный племяш вспоминает о родственнике, только когда бьется привычная посуда. А что такое чашка и человеческая жизнь в сравнении?
Для себя мысленно называю Глеба эгоистом, но не реагирую и продолжаю заниматься своими делами.
— Эй, где у нас веник?
— У меня вообще-то имя имеется, — проговариваю с обидой. — И веника у нас в доме нет.
— А чем осколки будешь убирать?
И главное — еще таким нахальным тоном.
— Я осколки убирать не буду, а ты спокойно справишься и щеткой. Она, кстати, на том же месте, где ты ее и повесил.
