Я не прогадал, шлем оказался крепким, раскололся лишь после пятого удара. Голова моего личного врага оказалась гораздо менее крепкой. Когда я отбросил измазанный в крови шлем в сторону, он уже перестал дергаться. Возможно, был еще жив, не знаю, мне некогда было проверять. Я должен быть с ней в ее последние минуты.
И я успел. Сел на землю и тихонько положил ее голову себе на колени. Она перевела на меня непонимающий взгляд, и я улыбнулся ей, прошептав:
– Ничего не бойся, я рядом, все будет хорошо.
Наверное, у нее был шок, и она еще не чувствовала боли. Улыбнулась мне в ответ, хотела что-то сказать, открыла рот и из него хлынула кровь. Еще какое-то время я смотрел на нее, потом опустил руку, ладошкой прикрыл ей глаза, поднял голову к проступающим на небе звездам и завыл, как воют волки.
На этот раз мы сидели втроем, Нечай добавился. Надыбал где-то водки, я сразу, как очухался, стакан заглотил. В гробу я видел такие путешествия во времени! Так перед глазами и стояла эта сцена: умирающая Лариса у меня на коленях, а я вою от горя на всю улицу.
Нечай с Сурком остатки водки разлили и молча выпили. Видя мое настроение, спрашивать пока ни о чем не решались. А я даже не удивился тому, что непьющий вроде бы Сурок, от водки не отказался. Думаю, так на него мой рассказ подействовал. Я курил, молчал и «вспоминал» свое новое прошлое. В общем, нет у меня больше сына, и никогда не было, как и нашей с Ларисой свадьбы и совместной жизни. А в остальном все очень похоже. Мотоциклист тот роковой выжил, собака, живучий оказался, даже не пострадал особо. Башку я ему, конечно, пробил в двух местах, и тяжелое сотрясение мозга обеспечил, а в остальном – так, синяки да ссадины. Конечно, это считается по закону умышленным причинением тяжкого вреда здоровью, но, учитывая то, что я был несовершеннолетним, находился в состоянии сильного душевного волнения, и то, что сам потерпевший насмерть сбил Ларису, по статье 109 УК РСФСР дали мне все те же два года условно. Похоже, эта условная двушка прилепилась ко мне намертво, никак от нее не отвертеться. И есть странное ощущение, что именно в ней все дело. Если мне каким-то образом избавиться от нее, не получить этот условный срок тогда, летом 1979-го, то и все остальное в жизни наладится. Может, и не так, конечно, но очень похоже, не зря же она липнет ко мне как банный лист к голой жопе, что-то это должно значить, очень уж явный намек! Если, конечно, я сам себя не накручиваю.
Было огромное желание прямо сейчас рвануть назад и все исправить, сделать так, чтобы Лариса осталась жива. Пусть даже как в первом моем жизненном варианте, когда мы просто расстались тем летом, пусть между нами ничего не случится, главное, чтобы она жила. Но, как ни странно в этом признаваться, я боялся. Я уже реально боялся что-то делать, чтобы, не дай Бог, в результате не вышло еще хуже. Хотя, с другой стороны, что может быть хуже гибели любимого человека, умершего на твоих руках?
Однако я понимал также и то, что это во мне отголоски моего молодого «я» сейчас бесятся. Я сегодняшний, умудренный годами, видевший много смертей, хоронивший родителей и друзей, знал, что – да, умирать неприятно, но люди вообще смертны, мы все когда-то умрем. Вот если б кто-то жил и не умирал, то это было бы странно, это была бы сенсация, а то, что люди постоянно умирают тем или иным способом – это как раз вполне себе нормально. А Лариса еще и умерла не самым худшим образом – быстро и почти не мучаясь, получается, уже сорок пять лет назад. Так что, спешить некуда. И кто его знает, как все было, если бы она прожила долго? Передо мной был пример моей матери, которой выпала долгая жизнь, но последние лет двадцать она так сильно страдала от болезней, что назвать это нормальной жизнью язык не поворачивался. Я бы не хотел для себя чего-то подобного, не гораздо ли лучше умереть молодым и здоровым, испытав перед смертью сладость любви, уйти на пике, в общем – так, как это случилось с Ларисой? Разве имеет хоть какое-то значение, сколько ты прожил, не гораздо ли важнее как? Или это водка сейчас мне так мозги путает? Хотя я так всегда считал.
