Измерять и навязывать. Социальная история искусственного интеллекта - страница 7

Таким образом, ИИ представляет собой продолжение техник анализа данных, которые сначала развивали государственные бюро, затем тайно культивировали спецслужбы, и в конечном счете закрепили интернет-компании в форме глобального бизнеса по надзору и прогнозированию. Однако такая интерпретация – это также не что иное, как взгляд «сверху», фокусирующийся на техниках контроля, а вовсе не на субъектах, над которыми контроль осуществляется. Мишени этой власти («надзорного капитализма» в определении Шошаны Зубофф) обычно описываются как пассивные субъекты, подверженные измерению и контролю, то есть не как акторы, обладающие автономией и собственной «разумностью». В этом заключается проблема критической теории вообще и критических исследований ИИ в частности. Хотя эти исследования и фиксируют воздействие ИИ на общество, они часто упускают из виду, что коллективные знания и труд – главный источник той самой «разумности», которую извлекает, кодирует и превращает в товар ИИ. Более того, их авторы зачастую не способны оценить вклад социальных форм и сил в ключевые этапы технологических изобретений и разработок. По-настоящему критическая интервенция должна бросить вызов гегемонистской позиции ИИ как уникального «хозяина» коллективного разума. Выступая против образовательной иерархии, итальянский философ Антонио Грамши однажды заявил, что «все люди – интеллектуалы»[49]. Аналогичным образом в этой книге я стремлюсь показать центральную роль социального интеллекта, поставляющего данные и расширяющего возможности ИИ. В ней также выдвинут более радикальный тезис, согласно которому именно социальный интеллект формирует изнутри саму структуру алгоритмов ИИ.

Моя книга задумана как экскурс в техническую и социальную историю ИИ и основана на социотехническом историческом подходе, который способен показать, какие экономические и политические факторы повлияли на внутреннюю логику ИИ. Вместо того, чтобы встать на сторону привычного социального конструктивизма и попытаться выйти за рамки новаторских идей социальной информатики, я применяю к ИИ метод исторической эпистемологии, который в истории науки продвигали, каждый по-своему, Борис Гессен, Генрик Гроссман, Жорж Кангийем и Гастон Башляр. Из недавних работ в этом направлении я выделяю исследования Института истории науки Макса Планка в Берлине[50]. Если социальный конструктивизм в целом подчеркивает влияние внешних факторов на науку и технику, историческая эпистемология делает акцент на диалектическое развертывание социальной практики, орудий труда и научных абстракций внутри экономической динамики. В этой книге я подхожу к изучению ИИ и алгоритмического мышления точно так же, как историческая и политическая эпистемология изучает роль механического мышления и научных абстракций (например, число и пространство) в социально-экономических преобразованиях Нового времени[51].

В последние десятилетия политическую эпистемологию науки и технологий продвигали исследовательницы-феминистки – Хилари Роуз, Сандра Хардинг, Эвелин Фокс Келлер, Сильвия Федеричи и другие. Они убедительно показали, как возникновение современной рациональности и механического мышления (к которому относится ИИ) связано с превращением женского тела и коллективного тела вообще в послушную производительную машину