Дверь на кухню снова открылась, и Леонид Максимович прошел на цыпочках мимо дверей, не заглянул даже. Все понятно. Значит, все-таки «не разбуди никого». Никого, глупая девчонка, понимаешь ты это или нет? Ни-ко-го…
Ну уж нет! Она все ему скажет, и будь что будет! И даже не скажет, а… Просто придет. Так, как приходит ночью женщина к мужчине. Или наоборот. Какая разница? Разве именно это важно, кто и к кому первым придет? Немного страшновато, но ведь всегда в первый раз бывает страшновато. И это ничего, это хорошо даже. Она ж не виновата, что у нее женской смелости в этом вопросе пока нет. Наверное, всему свое время. А пока пусть будет страх вместо смелости.
Соскользнула с дивана, нащупала лежащую на кресле рубашку-ковбойку, нервно сжала в руках. Надеть? Или не надо? Нет, лучше надеть. Просто на плечи накинуть, не застегивая пуговиц. Пусть он увидит, какой у нее живот, ровный и гладкий. И ноги. И грудь. Хотя грудь лучше прикрыть, наверное.
Пока шла на цыпочках по гостиной, потом по коридору в сторону спальни, страх испарился сам собой. Она и сама не понимала, откуда взялась такая мгновенная решительность. Наглость, можно сказать. Скорее всего, это и не решительность была, и уж конечно не наглость, а что-то другое, более значительное. Наверное, та самая женская смелость и уверенность в том, что так надо. Наверное, в каждой женщине когда-то просыпается женщина и начинает диктовать свои правила. Тем более если женщине нужно остаться… Очень нужно, и все. Позарез. Потому что ей страшно. А еще нужно прикрыться от холодного мира. Тем более когда это прикрытие такое теплое, такое сердечное и желанное. И может спасти от страха одиночества. Иногда инстинкт самосохранения и страх одиночества идут рука об руку и творят чудеса с юными скромными девицами.
Леонид Максимович лежал на одной половине двуспальной кровати, повернувшись к двери спиной. Марсель успела по-кошачьи прыгнуть на вторую половину, пока он удивленно поворачивал голову. Увидел ее, хотел было сесть, но она не дала ему этого сделать – быстро обвила шею руками, прижалась всем телом, зашептала в ухо что-то невразумительно горячее, и он с перепугу не расслышал ни одного слова, только моргал в темноту, пытаясь отодрать от шеи ее руки. Но это было не так-то просто сделать – Марсель вцепилась в него мертвой хваткой, тоже с перепугу, наверное.
Наконец он расслышал, что она бормочет, горячо и отрывисто, будто в бреду:
– Не гоните меня, пожалуйста… Пожалуйста… Я не хочу от вас уходить… Возьмите меня замуж… Я буду вам хорошей женой… Пожалуйста, пожалуйста…
– Марсель! Опомнись, дурочка, ты что творишь? С ума сошла, что ли? Отпусти, ты меня задушишь! Немедленно иди к себе, слышишь?
– Нет, нет…
– А я говорю – отпусти! Ты вообще соображаешь, что творишь? Что ты себе придумала, дурочка? Какой замуж? Это невозможно, ты что! Я просто тебя пожалел, и все. Понимаешь? Просто пожалел. Просто помог в трудную минуту. Просто по-человечески. И не надо ничего другого придумывать, поняла?
– Да, я знаю, вы добрый. Вы очень добрый… – еще сильнее прижалась к нему Марсель и всхлипнула тихо, но не заплакала, а продолжала бормотать горячим нервным шепотом: – Не гоните меня, пожалуйста! Я буду вам хорошей женой. Самой лучшей, я обещаю! Я люблю вас, Леонид Максимович! Люблю!
– Да когда ты успела влюбиться-то, сама подумай! Какая любовь, какой замуж? Ну ладно, все, отпусти. Ладно, давай поговорим, я тебе объясню… Отпусти, Марсель! Сядь и успокойся. Да, вот так… Подушку под спину подоткни и сиди спокойно, и слушай меня. И не реви, я тебя умоляю!
