Ветер меня разбавляет водой из неба.
Нечего и подумать, что соберусь и встану.
Зимний сезон, где всё, что не бело, —
чёрно.
Контрастные краски. Природа – и та устала.
Кристаллы
кружащего снега под ветер и холод
четко
Выстраиваются в сугробы, как на парад
приветствий.
Из чрева застывшего мира, кто как придётся,
под дрожь, в мурашках,
слова, сотворенные ночью,
выходят голы.
Кривая живого, резко
набравши
скорость, проходит начало координат
и вновь плетётся.
До самых мочек
ушей закутываясь, приходится одеваться
во что попало,
отваживаясь
выйти в люди.
Полночь —
никак не в двенадцать.
А то ли часы врут, то ли
вообще неважно.
Тьма – безразмерное одеяло.
В студень
превращается тело,
Начальная форма уже несохранима.
Отчаянно хочется спать
бесконечный срок.
Это зима в отметках мела
на волосах любимой,
это несмелый
взгляд назад, как учили летать
прошлой весной – все кто мог.
Как разбегаться и, подпрыгивая, скользить.
Я больно разбивал лоб,
коленки, ломал ребра,
но научился лишь не тонуть в грязи,
да как, вылезши в темноте, смотря в оба,
начинать опять.
Позже, к лету, уверенно стал ходить.
С тех пор так пешком
и живу.
Нить
неторопливых маршрутов
протянулась стежком
неровным там, где не круто.
Например, пронося кульки
бережком
осторожных дней
по-над проймой сухой реки
(дорога безопаснее, когда вода не течет по ней).
Со временем, к осени,
постепенно к холодам привыкая,
я легко проходил по пройме
с грузом, тянущим профиль плеча,
рукой помогая
держать равновесие на осыпи,
где нет ничего, кроме
усталых дней.
Мне встречались люди, навязывались.
Только вот в русле ручья
нет необкатанных камней.
Много поскальзывался,
сбивался с поступи,
давая дорогу —
всё же острым ситуациям предпочтительнее ничья.
Главное – поспевать к сроку.
Главное – не выходить за рамки.
Можно от обиды надувать губы,
но сдерживаться и не кричать,
если с тобой грубы.
Так, вспениваясь,
летняя гроза вдруг затопляет ямки.
Вода впитается. Я пробовал прощать,
и вот мечусь нетвердой
песенкой трубы
по джазу жизни – кто его задумал?
Кто? Потому что этой зимой
мне опять снился город,
в котором я не был вечность.
Большие дома и небольшой мой.
Улицы резкий крен.
Пешеходы, спешащие куда-то
через морось,
в короткий световой день.
Я ждал тебя под буквой «М».
В те встречи
мне запомнилась заплата
на твоем пальто,
Да долгий вечер,
что был как поросль
весны-травы, и вне сезона.
Сонные,
мы потом
выползали в мир.
Восходила луна над крышами,
над лесом из необитаемых квартир,
что обступил нашу поляну
и шумел клаксонами
авто.
И не было ничего тише
твоего дыхания, ненаглядная.
Кофта,
(ничего кроме),
наброшенная прямо на кожу,
промокла и прилипла.
От сырости била неуемная дрожь,
когда мы курили «филиппа-
мориса» на балконе.
Этот город мне никогда не снится летом,
но всегда в ознобе от сплошь
чавкающей слякоти
кругом,
особенно вдоль набережной серой речки.
Или моя память, покрытая белым налетом,
не удерживает ничего, кроме этого?
Да ещё света – пламя свечек
в мякоти
над праздничным пирогом.
И нет очевиднее загаданного желания.
Оно про бабье лето.
Оно про отражение
твоего счастья в моём,
когда уже ничего не надо.
Это осень, если запоминаешь не лица,
а только прощание.
По ещё мокрой траве, лугом,
мы наконец-то бежим бегом
за мечтой – ланью.
И это скольжение -
почти полёт над землей, потому и круглой,
чтобы на неё бесконечно падать и падать.
И никогда не разбиться.
(01.18)
