В шесть часов вечера зазвонили на ужин, и скоро в барак принесли вёдра с пищей.
– Сегодня перловка! На мясном бульоне! – с гордостью объявил мордатый раздатчик, и в бараке поднялся радостный шум. Все тут же стали рассаживаться за два длинных стола посередине барака.
Перловку Василий не ел уже, наверное, год и, обрадовавшись этой новости, тоже поспешил к столу.
– Это артистам угощение готовили, и нам мясной бульон с барского стола перепал! – улыбнулся Николай, усаживаясь рядом.
Голод, как обычно, отодвинул на второй план все остальное, и Василий, не думая больше ни о чём, кроме перловки на мясном бульоне, тоже улыбнулся:
– Эх, не на инженера нужно было идти учиться, а в музыкальную консерваторию поступать, как моя жена. Играл бы сейчас на аккордеоне или балалайке, ел бы варёное мясо…
– Кабы знал, где упадёшь, соломки бы подстелил! – рассмеялся Николай.
Зачерпывая маленькими порциями невыразимо вкусную перловую кашу, Василий наслаждался уже подзабытым вкусом и тщательно пережёвывал упругие зёрна, запивая горячей водой. Когда тарелка опустела, он дочиста собрал остатки липким мякишем хлеба.
Пока дневальный с помощниками собирали посуду, опять звонко запела рельса на вахте, и Альберт объявил построение.
К столовой, которая сейчас превратилась в клуб, со всех сторон тянулся народ. Войдя внутрь вслед за Чупраковым, Василий с любопытством осмотрелся.
Стена, отделяющая кухню от помещения для приёма пищи, была завешена широким белым полотном с художественно нарисованной берёзовой рощей. Невысокую сцену ярко освещали установленные с двух сторон прожектора. Четверо музыкантов в расшитых русских косоворотках сидели на принесённых из администрации стульях и готовились к выступлению. Высокая, статная женщина в русском сарафане и нарядном кокошнике, стоя спиной к залу, давала им какие-то указания. В зрительном зале на расставленных рядами лавках рассаживались побригадно. Как во всех лагерях, самый первый ряд предназначался для начальства, и пока он был пуст. Следующие два ряда тоже пустовали – они отделяли начальство от заключённых, их обычно никто не занимал, разве что кто-то из охраны или надзиратели. В четвёртом ряду сидели блатари первой бригады со своими приближёнными, а за ними уже все остальные. Надзиратели Степаныч и Лом давали указания бригадирам, кому куда садиться, и зал быстро заполнялся.
Когда все собрались, последним вошло лагерное начальство, степенно расселось по своим местам, и концерт начался.
Солистка, настоящая русская красавица, со стройной фигурой и богатой русой косой, обратилась к зрителям высоким, мелодичным голосом:
– Музыкальный коллектив «Берёзка» приветствует строителей Трансполярной железной дороги и открывает свой концерт русской народной песней «Что стоишь, качаясь»!
И под аккомпанемент балалаек и аккордеона запела великолепным лирическим сопрано:
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Головой склоняясь
До самого тына…
Василий ощутил, как от чувствительной песни в неожиданно прекрасном исполнении сердце сладко сжалось, к горлу подкатился ком, а из глаз вот-вот покатятся слёзы. Благодаря музыкальному слуху и жене, которая просто обожала ходить на концерты, он неплохо разбирался в типах женских и мужских голосов и никак не ожидал встретить в этой глуши столь замечательное исполнение. У Анечки самой было чистейшее колоратурное сопрано, и дома, в узком кругу, она иногда пела. Она окончила консерваторию, а позже там же и преподавала по классу фортепиано. Петь на публику она стеснялась и всегда говорила, что у неё слабый голос. Пытаясь справиться с нахлынувшим приливом чувств, Василий посмотрел вокруг и увидел, что все сидящие рядом с ним испытывают то же самое. По исхудавшим, изрезанным морщинами лицам у многих катились слёзы, и все глаза были устремлены на сцену. Истосковавшиеся по красоте люди жадно ловили каждый звук, каждое движение на сцене, как бредущий по жаркой пустыне измождённый путник, добравшись до бьющего из-под земли родника, глотает живительную влагу.
