После гадкой сцены в трактире Серёжа менее всего желал знакомиться с эмансипированными курсистками, а вот от ужина и дивана с подушкой и пледом не отказался бы. Остановив извозчика, он решительно распорядился:
– Давай-ка, любезный, на Большую Морскую и угол Конногвардейского! – и откинулся на сиденье. Кучер прикрикнул на рыжую кобылу, тряхнул вожжами, и пролетка бодро покатила по Измайловскому проспекту в сторону Фонтанки.
* * *
Приняли его радушно. Хозяин предоставил гостю свой кабинет с широченным, как палуба монитора, кожаным диваном. Серёжа едва удержался от того, чтобы немедленно рухнуть на это роскошное ложе – он знал, что если хоть на мгновение сомкнет глаза, то уже не проснется до самого утра. Наскоро приведя себя в порядок (кроме артиллерийских таблиц, в саквояже имелся дорожный несессер и смена белья), мичман стоически дотерпел, пока горничная – беловолосая, розоволицая, как младенец, финка, забавно растягивающая русские слова, – не позвала его к ужину.
Подали аперитив – ракию[15] в маленьких узких, высоких стаканчиках. Супруга каперанга, внучка обедневшего греческого аристократа, поступившего на русскую службу перед Крымской войной, завела в доме балканскую кухню. Иван Федорович принялся объяснять гостю разницу между сербской ракией, турецким ракы и греческим узо, когда дверь гостиной распахнулась, и…
– Позвольте, Сергей Ильич, представить вам Нину, племянницу моей супруги!
Серёжа обернулся к двери и едва не разинул рот от удивления. Перед ним стояла та самая яростная обличительница тирании, с которой он столкнулся какие-то два часа назад. Чёрную юбку и жакет, так любимые слушательницами женских курсов, сменил голубой домашний капот, волосы, ещё недавно собранные в скучный пучок, рассыпаны по плечам прелестными кудрями, но… несомненно, это она!
Нина тоже его узнала. Недоумение на ее лице сменилось досадой, потом тревогой и без всякого перехода – вежливо-официальной улыбкой.
«А глаза-то не улыбаются – серо-зеленые, ледяные…»
– Нина, душа моя, что же ты стоишь? – недоуменно спросил Повалишин. – Поздоровайся с молодым человеком!
Серёжа шагнул навстречу:
– Мичман Казанков, к вашим услугам. Имею честь служить под началом вашего дядюшки.
«Вот тебе и жандарм, голубушка!»
Брови Нины озадаченно взлетели вверх.
– Огаркова Нина Георгиевна. – Легкий кивок, никаких книксенов или руки, протянутой для поцелуя. – Надеюсь, он не слишком с вами строг?
Тонкий палец мимолетно скользнул к губам: «Ни слова! Молчите!»
Чуть заметный кивок в ответ: «Не беспокойтесь…»
– Ну-с, прошу за стол! – нарушил паузу Федор Иванович. – Нина, душа моя, что нового на этих твоих курсах?
За столом Нина все время ловила Серёжин взгляд, но безуспешно – юноша старательно отводил глаза и под конец ужина позорно сбежал, сославшись на усталость. Оказавшись в кабинете, он без сил рухнул на хозяйский диван, предусмотрительно застеленный розоволицей горничной.
«Ну и денёк! Нет уж, господа хорошие, лучше я ещё неделю буду возиться с переборкой котлов…»
Стылый ветер пронизывал до костей, проникая сквозь плед, принесенный на палубу лощёным, похожим на премьер-министра стюардом. Дождевое небо низко нависало над портсмутским рейдом, сливаясь по южному краю горизонта со свинцовой рябью Канала. Старая добрая Англия – туман, дождь, клетчатый твид и броненосцы.
Барон Греве запахнулся в шерстяную ткань, перекинул угол через плечо, на манер шотландских горцев. Палуба под ногами качнулась раз, другой – колесная королевская яхта «Виктория и Альберт», проходя мимо, развела волну. Её величество королева Виктория изволит осматривать Эскадру специальной службы!
