– Ты брось этот имажинизм. Мы люди крупные. Нам и одной жизни на себя не натянуть. Лопнет, как… Да, слишком большие. Как мишень. Пьем? За то, чтобы от нас зависело как можно меньше! История делается маленькими. Маленькими, как мы. Вожди, герои, войны, революции – чухня все это. Нас возьмем: пропустим ребят Назари, они грохнут германцев, и в Европе начнется бардак и война. А ведь никто не скажет, что Вася Кошкин стоял у кормила новой истории. Или у горнила… Хотя вру, классик Балашов напишет. Маленькие люди, вот такие, как мы с тобой, пропустили ребят, клюнувших небоскреб в Нью-Йорке. Чтоб не скреб общее небо…
– Все от маленького человека, только любовь от Бога. Одна любовь от Бога. Остальное от нас с тобой.
– Значит, все же с женой? Бог ведь дал, Бог и взял… Я оттого и не женюсь!
Раф отвернулся и, не став допивать, потребовал счет. На том и расстались, как обычно, не вполне довольные друг другом.
Кошкин не сразу отправился домой, а вернулся на службу. Следовало поскорее понять, что за птица этот Кеглер.
Раф отказался от шофера. Домой и ему не хотелось. Люба сегодня была в отказе – да и отчего-то тоскливо стало от мысли о встрече с ней. Как будто ждала разлука. Или вечная жизнь. Он спустился в метро. Давно он не был под землей. Одышка. Много лиц, привычных к движению в подземных тоннелях и к долгому сидению в вагонетках. Женщины, читающие романы, мужики, изучающие газеты. Обстановка, исключающая дыхание любви. Бог не случайно на небе, он не проникает под землю. В Анголе для выполнения боевого задания он несколько дней провел под землей в деревянном пенале наподобие гроба. Психика выдержала, глаза он тренировал по специальной системе, но слух обострился настолько, что от подземных шумов, открывшихся его уху, впору было сойти с ума. Тогда ему и явилось видение: девочка, худая, со спичечными ножками, с подающей надежду грудью, с глазами, какие бывают у большой собаки, которой заноза попала под коготь. Вот такая девочка, и больше ничего. С ней он и вылежал жуткие подземные дни. И вот точно такая девочка ехала в вагоне, перед ним. Правда та, из Анголы и из мечты, была не русская, та была похожа на узбечку… Видение читало «Спид-инфо», прислонившись головой к надписи «Не прислоняться».
– Вам под землей не страшно? – спросил у нее Шариф.
Она оторвалась от чтива и подняла глаза, слегка отстранившись и закинув даже голову назад. Длинные светлые волосы пощекотали ухо сидящего пассажира. Ей было лет шестнадцать.
Рафу стало неудобно за пиво.
– Вы опасаетесь, мужчина? А чего опасаться? Я наверху-то не боюсь, – негромко ответила девушка, словно знала, что даже в шуме вагонном он расслышит ее.
– Боюсь. Давно тут не был.
– Ну, понятно. Вышли только?
– Скорее вошел.
– Ну, понятно. Ничего, привыкните. Вам до какой?
– До конца, наверное.
– Ну, понятно. Так это ж Кольцо!
– А тебе куда? Я провожу, хочешь?
– Ну, понятно. Только не говорите, мужчина, что я на вашу дочку похожа.
– Ты на мой глюк похожа. И не говори мне «мужчина». У меня имя есть несложное. Раф. Не сложнее собачьего.
– Странный вы. Опасливы под землей, а до дела – бодряк. Пошли тогда на перевал, моя станция «Пролетарская». В школе, небось, девочкам портфель носили.
– Я в школе не учился, милая. А на перевал пошли.
Девушка-девочка, перед тем как выйти из вагона, прикоснулась ладонью к Рафовой руке:
– А глюк по-немецки – счастье. Вот и глючит вас под землей.
