Миронов после известия об исчезновении Кеглера
20 сентября 2001-го года. Москва
Маша удивила Балашова, вдруг заговорив с беспокойством о Паше Кеглере. Оказывается, его подруга после появления у него на кухне настойчивого человека в тельняшке успела проникнуться, по ее собственному выражению, «дружеским волнением». Слова Маши показались Игорю чудью, и чудью не безобидной. Настоящая женщина из любой свой чуди может вырастить сверхзадачу. Тем более женщина столичная.
Выяснилось, что Маша беседует с Кеглером по телефону в отсутствии Балашова, и, что особенно насторожило, беседует не только с ним, но и с его матерью. Она уже знает о нем подробности: и о школьной влюбленности, и о школьном же пристрастии к Бродскому, из-за собственного отчества – ах какая новость для породы Кеглеров, – и о том, что на работе давно бы сделал карьеру, если бы не лирическая его рассеянность и отсутствие практической жилки. Главное же, что Маша принесла в балашовский дом непонятно чем вызванное волнение за Пашу Кеглера. Более того, она уже упрекала в черствости Игоря, требовала, чтобы он понял и разделил ее заботу.
– Я же тебе в какой раз уже объясняю! Он мне перед отъездом позвонил. По большому секрету…
– А я тебя уже в сотый раз спрашиваю: если по секрету, то с какой стати он тебе его доверяет?
– Не груби, ты на себя не похож.
– Я не грублю. Я огрубляю. Это разное.
– В том и дело, что разное. Лучше груби, но не огрубляй. Огрубляя, ты на себя не похож. Как ты не поймешь – это случайность. Мы с тобой тоже случайно ведь.
От слова «тоже» Игорь зверел.
– Мало того что этот чудак, как баба, по телевизору наболтал с три короба, хотя договаривались. Так он еще, как и я, с тобой «тоже»! Хорошо еще, тебя с собой не увез. Как подружку. Без знакомства с мамой не решился…
Тут приходила очередь звереть Маше. Она «выдавала» Игорю колкости про его собственную маму и про многое другое. Такого всегда хватает, когда люди живут рядом больше года. Впрочем, некоторым, оказывается, довольно и месяца.
– Этот, как ты выразился, «чудак», пока некоторые о Кабуле по ветеранским басням книжку с трудом нацарапали, в том самом Кабуле сам снимал, – мерзким, ровным тоном пилила Маша.
Игорю вспомнился их спор о любви. Изгнание запаха Кеглера мифическим Смертником. Вот тебе Смертник. Вот тебе изгнание…
– Вижу, что ты себе игрушку нашла. Может, ты по Логинову скучаешь, злишься, что твоей немецкой подруге герой достался, а тебе – писатель захудалый. Злишься, мстишь мне. Только все равно Паша Кеглер – это пародия на Володю. Сама себя смешной выставляешь, – окрысился он окончательно в ходе очередной утренней перебранки.
Двойной удар произвел впечатление на Машу. Ей стало жаль Балашова и еще больше жаль Кеглера. Она осознала, что за «игрушкой», поначалу действительно призванной дразнить Балашова, прячется человек, мелькнувший через ее жизнь в никуда. С ним на самом деле могло случиться только трагическое. Но больше всех – жаль себя. И она решилась объяснить Игорю о себе.
– Ты у меня очень умный, Балашов. Но послушай меня еще раз. Один раз. И постарайся услышать. Пойми, я одинокая. Тебе трудно понять, ты уже надулся. Думаешь, а как же ты? Не то. Я женщина, Балашов. Женщина одинока иначе и почти всегда. Женщине трудно уцепиться за смысл. А чувству – чувству кто поверит, когда за тридцать… Я плыву, плыву на крохотной лодчонке. И вот остров. Логинов-остров, там гномы живут. Они не добрые, не злые, они знакомые. Женщине какая разница… Это мужчина к добру тянется, как дитя к соску. А женщина – сама добро. Только одинокое очень. Еще сто лет плыть – и Кеглер-остров. Говорят, у моряка радость, когда землю видит. Пусть необитаемую, но землю.
