– Да брось, что за категоричность-то!
Нелли показала на велосипед и написала на бумаге: «Я упала с обрыва на нем?»
Антон Павлович несмело кивнул. Он еще не уходил и смотрел на нее в поисках ответной реакции. Нелли легла на кровать и отвернулась к стене. К бирюзовой, скучной стене. Вот бы и ее разрисовать. «Хм, но я ведь не хочу этого».
Дед-Мороз каждый день подбадривал пациентку и учил шагать. Слабость и недоумение постепенно исчезали, стирались мутные барьеры, из-за которых снимок реальности выходил плохого качества. Медсестры помогали одеваться, а однажды Нелли попросила одну из них оценить ее рисунок. Бессонова взяла ее за руку и показала велосипед. Медсестра сказала, что дальше будет только лучше.
Нелли сделала еще пару набросков. Вдохновение касалось ее макушки легкими движениями, талантливой струйкой пробиралось в затаенные уголки фантазии. В эти секунды Нелли чувствовала подобие счастья. Ведь она что-то могла! На листе бумаги появилась роза с острыми шипами и каплями на лепестках. Капли стекали в лужицу, а сама головка цветка поникла от влажной тяжести.
– Принести фломастеры или краски?
Снова мотание головой.
– Эти капли кровь? Может, ты что-то вспомнила? – в голосе доктора слышалось волнение. Кровь часто воспринималась людьми как знак борьбы, страсти или смерти.
«Я лишь знаю, что не хочу разукрашивать рисунок. Иначе все перепутаю», – мысли вихрились в голове. Доктор все же принес краски, но девушка не притронулась к ним.
Однажды пришел отец. Алексей подарил белые лилии. Когда он поставил их на стол, увидел рисунки. В его руках бумага задрожала, но лицо осталось скрытым. Ее творения закрыли весь обзор.
– Мишка, как красиво ты рисуешь, – искренне похвалил отец и улыбнулся. Он убрал волнение. – Я купил тебе стеллаж!
Нелли одарила его благодарной улыбкой, не показывая зубы. Она уже видела в зеркале, какие они неровные.
Родители общались аккуратно, боясь лишний раз задеть. Она чувствовала их тщательный подбор слов, трепетное выжидание реакции. Иногда казалось, что она совсем маленькая. Или что у нее день рождения, поэтому все так наигранно приветливы.
Не видеть их беспокойства не получалось. Все как на ладони. Их сомнения и репетиции речей не вносили ясностей. Одно Нелли знала точно – месяц назад она разговаривала. Услышав первый раз свой голос в палате, девушка испугалась. Это был определенно ее голос, но она его спрятала. Будто слишком много говорила в «прошлой» жизни. Второй раз оказался последним. Она заткнулась.
– Когда ты будешь дома, мы посмотрим кино. Мама испечет пиццу. Да, ту самую на слоеном тесте, с крабовыми палочками, Мишка.
Какие у папы большие и добрые глаза. Серо-голубые небеса не выглядели холодными, через них Нелли ловила теплую связь. Его голос она отдаленно слышала, находясь в коме. Алексей просил ее вернуться. Неужели Нелли могла вот так просто умереть? Так резко в семнадцать? В самый невероятный возраст? Семнадцать – весна перед летом. Последний год детства. Нелли обитала между жизнью и смертью так рано, что больше не хотелось возвращаться в эту пустоту. Краски исчезли, холст великого художника закрасили в черный. Во тьме Нелли сидела, схватив колени руками. Сначала тишина была хозяйкой слуха, но в какие-то мгновения до нее доходили переживания родителей. Нурия говорила: «Не можем мы ее потерять, никак не можем! Я не вынесу ее смерти. Нам и так уже досталось. Родная моя, Неллечка, возвращайся. Тебя здесь ждут больше, чем там. Тебе всего семнадцать».
