Как карта ляжет. От полюса холода до горячих точек - страница 3

Когда у меня в середине 80-х в Праге выходила книга про Северный полюс, он написал к ней теплое предисловие.

Встречались, выпивали, спорили…

В 90-е Мирек работал у нас в Москве корреспондентом одной влиятельной чешской газеты, но, правда, тогда общались редко: он в основном пропадал на Северном Кавказе, причем обычно – на стороне боевиков, сепаратистов. Потом, вернувшись домой, занялся политикой, стал сенатором, теперь – депутат Европарламента.

Когда я два года назад сюда приехал, то первым делом его разыскал. Он заматерел: известный писатель, политик, борец с тоталитаризмом, все его знают. Еще не став собкором в Праге, я сделал с Миреком огромное интервью, опубликованное в «Российской газете», это был острый диалог с человеком, который критиковал Кремль по разным позициям. Ну и что? Он критиковал, я ему возражал. Это и есть журналистика. И дружба.

Опять встречались, тепло вспоминали прошлое. Последний раз пили пиво в подвале рядом со Староместской площадью за неделю до шпионской истории. А когда она грянула, я ему написал письмо: дескать, давай, друг-депутат, включайся в борьбу за справедливость. Твоя очередь пришла.

Нет ответа. Стал звонить. Нет ответа. Написал смс. Нет ответа. Потом мне передали: не станет он защищать человека Москвы.

Честно сказать, это меня огорчило даже больше, чем нелепые обвинения в шпионаже. Ведь вроде бы была дружба, проверенная временем. И что мне теперь думать про Мирека? Что он сам каким-то боком встроен в эту подставу? Что ему пригрозили: не лезь, а то вылетишь из теплого парламентского кресла?

Я-то думал, что дружба выше политики. Еще я думал, что он – настоящий.

В метро нос к носу столкнулся со своим соседом Йожефом. Он примерно моих лет, чуть моложе, энергичный, приветливый, доброжелательный. Иногда пропускаем вместе по рюмочке, причем всегда при этом горячо спорим. Дело в том, что сосед является одним из видных деятелей местной компартии и даже претендует на пост ее лидера. Там у них внутри какие-то жуткие интриги, поэтому Йожеф все время в борьбе. Я над ним по этому поводу подшучиваю. Типа:

– И не стыдно заниматься такой ерундой – хотеть быть вожаком у кучки пенсионеров?

Он обижается:

– Ты не понимаешь. Это не Россия. Здесь у нашей партии еще прочные позиции, она солидно представлена и в парламенте, и даже в Брюсселе.

Наверное, так. Хотя все равно, это, что называется, «уходящая натура». Вымрут те, кому сейчас шестьдесят – семьдесят лет, и все кончится.

И вот встретились. Читаю в его глазах: «Опа! Может, пройти мимо, сделав вид, что не узнал?» У Йожефа скоро съезд, ему нельзя давать козыри в руки оппонентов.

Сосед, наверное, то же самое читает в моих глазах. У меня сейчас репутация шпиона, я отбиваюсь как могу, а тут явный оппозиционер, симпатизант Москвы. Вдруг сочтут, что это я двигаю его в вожди?

И что было дальше?

Да ничего. Засмеялись. Обнялись. Стали прямо посреди толпы, рассказали друг другу о своих новостях. На прощанье я ему пожелал успеха в его безнадежном деле, а он – удачи в моем.

Однако дни шли, а в ситуации все никак не наступала ясность. Чешская пресса активно высказывалась по этому поводу, причем постепенно стрелка симпатий все больше склонялась в нашу сторону. Все официальные ходы по линии МИДа были сделаны. Что дальше? Министр иностранных дел Заоралек в одном из интервью обмолвился: но ведь пана Снегирева никто не депортирует из страны, никто не запрещает ему работать журналистом, вот и пусть работает.