Профессор меня заметил и улыбнулся. От улыбки его я почувствовала слабость. Охотница пропала, её затоптала до боли в сердце влюблённая студентка. Щёки бросило в жар, уши так жгло, что я боялась, они расплавятся и стекут на плечи. Меня так колбасило рядом с ним, что коктейль из смущения, стыдливости, возбуждения и странных страстей застрял в горле, и я даже поздороваться не смогла.
– Иванова, с тобой всё в порядке? – с усмешкой спросил Казим.
Мне было не смешно, похоже, я оказалась не готова к таким сильным чувствам и, если б он смылся с глаз, это было бы самым лучшим вариантом для меня.
– Иванова, ты в мэрию?
– В министерство магии, – хрипло прошептала я, глядя куда-то мимо профессора. Голова закружилась от запаха его одеколона и чего-то такого приятно-терпкого.
– Пошли, провожу, – предложил профессор и ушёл вперёд, не оглядываясь.
7. 7
Мне выписывали временный пропуск, а Данил стоял рядом и тихо говорил, напрочь, стирая извилины в моём мозгу своим дурманным голосом.
– В министерство можно попасть по этой лестнице. – Он указал на ступеньки, что вели вверх мимо огромной пальмы, которая росла в ящике гигантских размеров. – А можно на лифте доехать до второго этажа, там окольными путями до двери с электронным замком.
– На лифте, – сказала я словно Данил мне что-то предлагал. И он тоже подумал, что ничего мне предложено не было, но вид мой потерянный его смутил, и он кивком пригласил меня через турникет. Лифты располагались рядом со столовкой, откуда тянулись приятные ароматы вкусной еды.
Вошла за профессором в лифт. Встала позади его широкой спины и уставилась в прекрасную ткань его синего пиджака, так по цвету подходящей к его синему глазу. Ещё вчера я для него была «радостью», теперь опять Иванова, как будто ничего вместе и не пережили, и не он меня так мило утешал в кутузке, прижимая к себе за плечо. И опять надо начинать сначала, вытаскивать из него хоть какие-то чувства и слова, чтобы поверить в себя и в наше хоть какое-то будущее, кроме философии до третьего курса.
И как последняя идиотка, я решила признаться в любви, но так, как извилины уже стёрлись, голова выдала то, что вообще было вычеркнуто из памяти, так казалось, и тут возродилось из неоткуда.
– Я к вам пишу — чего же боле?
Что я могу ещё сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать.*
Створки лифта открылись, но Данил Казимирович не вышел. Он в пол-оборота глянул на меня через плечо с высоко поднятой одной бровью.
– Иванова, мне послышалось?
Конечно, послышалось ему. Я тут из последних сил ему любовную поэзию впихиваю, а он в уши долбится.
– Данил Казимирович, а вы зачем бороду сбрили? – тихо спросила я.
Он задержал сдвигающиеся створки лифта своей туфлей, и они открылись заново. Вышел на красную дорожку и пошагал размашистым шагом мимо кабинетов. Я семенила за ним, чувствуя свою маленькую победу. И когда мы завернули на пожарную лестницу, ещё спросила:
– Стыдно признаться или стихи подбираете?
Он поднялся на третий этаж, молча. Встал у бронированной двери и достал из кармана пластиковый электронный пропуск.
– Данил Казимирович, а как будет по-латыни – пришёл, увидел, охренел?
– Я сбрил бороду, потому что она тебе не нравилась. Carpe diem*, Иванова, – строго ответил он, приложив пропуск в детектор. Дверь открылась, и Казим пропустил меня вперёд. – Прошу.
– Благодарю, – отозвалась я и прошла на третий этаж, на секунду задержавшись рядом с ним.
