Потом огорчаюсь. Подвал пуст.
На самом деле подвал невелик. Когда я была маленькой, он казался больше. Раньше здесь был настоящий лабиринт: как добраться из одного конца в другой? Через какие ящики перелезть? Какой путь выбрать?
Теперь тут пусто.
Совершенно пусто, даже воды нет, хотя бабушка сказала, что подвал затопило. Я опускаюсь на колени и провожу рукой по полу. Он абсолютно сухой.
Разве он не должен быть мокрым? И разве здесь не должно пахнуть, не знаю, сыростью? Плесенью?
Подвал пахнет как обычно – пылью и воспоминаниями, как страницы старой книги.
Я прикусываю губу. Может, я чересчур подозрительна, но как-то все это не вяжется одно с другим. Если подвал не был затоплен, то с чего бы бабушке перетаскивать все свои вещи?
И зачем ей лгать?
Я вздрагиваю от какого-то шума и вскакиваю на ноги. Звук низкий, глухой, какой обычно издают животные, и я, спотыкаясь и заплетаясь, бросаюсь обратно к лестнице. Страх щиплет меня за пальцы, когда я бегу вверх, прыгая через одну ступеньку, едва осмеливаясь дышать, пока не выбираюсь из подвала и не захлопываю за собой дверь.
Я прислоняюсь к закрытой двери, восстанавливаю дыхание и унимаю дрожь в ногах.
Сейчас лучше вернуться в постель. Для одной ночи достаточно, да и есть мне расхотелось.
Шум повторяется, и теперь я понимаю, что звук идет из ванной комнаты. Дверь приоткрыта, и я медленно пробираюсь в темноте, заглядывая внутрь.
А внутри – вижу тень зверя, бесформенную массу черных чешуек, сгорбленную и содрогающуюся от рвоты. Он рычит и двигается, словно все его кости сломаны.
Кровь стынет у меня в жилах, но тут тени разлетаются…
И никакой это не зверь. Это бабушка. И ей нездоровится.
Я пытаюсь переварить увиденное, но ничего не понимаю. Никакого чудовища, только бабушка.
Хальмони нездоровится.
Хальмони тошнит.
Детей постоянно тошнит. Сэм всегда говорила мне: «Вы, дети, сделаны из микробов». (Как будто сама такая уж взрослая.) Но в чем-то она права. Потому что взрослых не должно тошнить. И особенно бабушку. Она всегда такая гламурная, а это так… мерзко.
Бабушка всегда была королевой сна. Она ложится спать в восемь тридцать, накручивает волосы на бигуди и оборачивает их платком, надевает маску для лица и спит двенадцать часов.
Сон очень важен для красоты, так она говорит, и ничто не должно ему мешать. Кроме, видимо, этого.
Хорошая внучка помогла бы своей бабушке. Хорошая девочка принесла бы ей крекеры и воду и подержала бы ее волосы.
Но я почему-то застыла. Как бы я ни старалась, я не могу заставить свои ноги идти, не могу заставить свои руки толкнуть и распахнуть дверь.
Я не хорошая внучка.
У меня такое чувство, будто я увидела что-то недозволенное. Бабушка смотрит сквозь приоткрывшуюся дверь и замечает меня. Я пытаюсь сделаться невидимой, но слишком поздно – бабушка меня видит. Как всегда.
– Лили, – хрипит она. Бигуди в ее черных волосах похожи на чешуйки. – Так и знала, что это ты.
Ее лицо скрыто в темноте, и я не могу понять, что она думает. Я ее расстроила? Или она сердится, что я подглядываю? Хочет ли она, чтобы я ушла? Я шепчу: «С тобой все хорошо?»
Она спускает воду в туалете и встает, делая шаг вперед, в полосу лунного света. Морщинки вокруг ее глаз и губ глубже, чем обычно, но она выглядит вполне здоровой. Если бы я не слышала, как ее рвало, я бы никогда не догадалась.
– Конечно, со мной все хорошо. Вся моя семья здесь. Так что все отлично.
