– Но он раскрылся, оправдан ли такой риск? – настаивал Петровский, радуясь про себя мнению шефа, но в то же время страхуясь на случай негативного поворота всего дела.
– Вообще должен вам сказать, боевики – люди необычные и часто непредсказуемые. Не всякому дано убить человека. Все это нужно понимать. Кстати, что вы имеете против этой немки? Она неблагонадежна?
– Этого я не говорил. Беда лишь в том, что она немка, у нас же нет случаев таких браков.
– Из любого правила есть исключения. Кстати, у заместителя Дзержинского Петерса жена была англичанкой.
Густов насчет Дзержинского имел особое мнение, генерал в свое время работал в архивах, куда допускались лишь одиночки, и вычитал, что Дзержинский – наполовину еврей, наполовину поляк, любитель красивой жизни и заграничных курортов. Он раскопал меню, предписанное Железному Феликсу врачами (он был мнителен и постоянно лечился): совсем не черный хлеб и водица, как рассказывалось в советских учебниках, а супы из спаржи, телячьи котлетки, стерлядка паровая, цыпленок маренго, похлебка боярская. Густов не выносил евреев, заполонивших ЧК-ОГПУ, и почитал только латыша Петерса.
– Но тогда были совсем другие времена, – возразил Петровский. – Тогда вообще в разведке служили одни евреи и латыши… – он осекся, вспомнив, что Густов ведет свою родословную с Северного Кавказа, национальности его Петровский точно не знал, хотя ходили слухи о ратных подвигах – депортациях чеченцев и ингушей, совершенных генералом вместе с недавним шефом всей службы Иваном Серовым, возможно, и сам он был чеченцем, а может, и евреем, от которых органы еще не очистились.
– Давайте будем реалистами, – продолжал рассуждать генерал. – Разве плохо нам иметь боевика-нелегала, женатого на немке? Чудная легенда, легко осесть в любой стране. Вы верите Сташинскому?
– Верю, насколько может верить чекист. Главное, что уже закреплен на боевом деле…
– Да… Как писал поэт, «дело прочно, когда под ним струится кровь». – Густов подивился своей памяти, вытянувшей неожиданно строчки из «Алеко», все-таки не зря работал над собой. – И в воспитательных целях им надо организовать медовый месяц в Советском Союзе. По классу «люкс».
Густов пожал Петровскому через стол руку и, оставшись один, залез в ящик и достал блокнот. В свободное, а иногда и в не свободное от тяжких и ответственных трудов время генерал писал стихи, причем проникновенно лирические, и история Сташинского живо родила в его утонченной голове идею конфликта между долгом и любовью. Набросал несколько строк, получалось плохо. Чтобы зажечься, достал «Балладу Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда, недавно взятую в служебной библиотеке, составленной из книг арестованных.
Не в красном был Он в этот час,
Он кровью залит был,
Да, красной кровью и вином
Он руки обагрил,
Когда любимую свою
В постели Он убил.
Здорово написано, хотя автор – педераст.
Самому писать расхотелось…
Богдан любил Мюнхен, хотя и считал, что баварцы слишком горласты и агрессивны, он быстро установил по фотографии дом, в котором проживал Степан Бандера, – место ему не понравилось: слишком людное, слишком бойкое, правда, в случае чего весьма просто скрыться в толпе. Много учреждений в доме напротив, сплошные фирмы и фирмы, рядом стройка, уже возведены три этажа.
Сначала боевик решил осмотреть сам дом изнутри, открыл подъезд собственным ключом (его специально изготовили для операции), доехал на лифте до третьего этажа и поднялся пешком до этажа шестого, где проживал вождь националистов, скрывшись под фамилией «Бровка», сиявшей на медной пластинке над щелью для почты.
