Как я была Мэрилин Монро. Роман - страница 12

В этой квартире я и отметила свое двадцатилетие. В подарок моя мама сшила по фотографии из книги то самое, знаменитое белое плиссированное платье Мэрилин Монро. Я была безумно рада, чувствовала, что вступаю во взрослую жизнь. Все проблемы и трудности казались мне преодолимыми, я верила в удачу, как никогда. Дух независимости от родительской опеки уже витал в воздухе. Но окончательно свободной я себя почувствовала лишь тогда, когда получила диплом. Это было для меня каким-то подведением итогов и началом новой, неведомой, но очень и очень интересной жизни.

Правда, понятие свободы вначале было извращенно детским максимализмом. Я едва сдерживала себя в рамках приличия. Помню, как на последнем звонке в техникуме танцевала. Мои модные, блестящие сапожки отбивали лихую чечётку на том самом письменном столе, за которым я три года старательно записывала под диктовку преподавателей конспекты о сельскохозяйственной промышленности.

– Крошка моя, я по тебе скучаю, – подпевали мы в унисон, абсолютно счастливые и полные новых надежд.

Жизнь моя протекала, как на курорте. С Ольгой мы просыпались ближе к обеду, делали легкий завтрак, накручивали бигуди, а вечером уже шли гулять по городу, заходили в рестораны поужинать. Особым везением был тот факт, что съемная квартира располагалась напротив квартиры нашей общей подруги. И этому совпадению я придала мистический оттенок.

Бэнча, в миру Натаха, работала в гаражном кооперативе обычным бухгалтером, зубрила английский язык и мечтала иммигрировать в США. Имея зарплату в четыре тысячи рублей, она каким-то образом выносила ежемесячно из кооператива в сто раз больше, и это в двадцать три года с обычной внешностью жены бригадира. Деньги придавали этой довольно предприимчивой девушке вседозволенность, но никак не влияли на ее человеческие качества. Натаха была добрая и отзывчивая, настоящая блондинка. Правда, немного мужиковата и простовата, но это отнюдь ее не портило. Вся сила ее обаяния и привлекательности была в пышной груди, которую она умела грамотно преподать мужчине и навязать ему свое мнение. На нас с Ольгой она смотрела, как на младших зачуханных сестер. Часто она приходила к нам в гости и давала ценные советы, как одеваться. Через знакомых Бэнча доставала дефицитные товары и продавала их нам по «очень заниженным» ценам. Характер у нее был упертый, и, если какая-то вещь не подходила, она все равно настаивала на своем, иногда просто приводя в шок своим вкусом окружающих. Мы втроем так крепко сдружились, чисто по-девичьи, что не представляли друг без друга участие в различных мероприятиях. Помню, у Бэнчи был в любовниках усатый круглый мужичок, который вечно ходил с портфельчиком, такой важный, и по-кошачьи ласково жмурился. Приходил он к ней раз в неделю, неслышно поднимался по лестнице, словно крался, и если вдруг встречал кого-то, то снимал почтительно шляпу или кивал, насвистывая веселую мелодию. Все остальные вечера Натаха проводила с нами.

– Опять мой «папа» пришел! – вздыхала она, наводя марафет. – Пойду дёрну с ним по рюмочке!

В это время я случайно познакомилась с человеком, который помог мне впервые ощутить вкус славы. Это был уличный фотограф. Он выскочил из-за голубых елей и, как маньяк, сверкая глазами, полными дикого, болезненного желания, преградил нам путь:

– Девушки, абсолютно бесплатно!

Мы гуляли с Ольгой на центральной площади, облизывая мороженое, и сначала не поняли, что предлагал этот довольно странный человек. Помню его козлиную, мушкетерскую бородку, мятый, короткий донельзя жакет на крупных зеркальных пуговицах да чудаковатую шапочку с забавным помпончиком. Бледный, голодный, с какими-то смутными мыслями он взмахнул руками и сделал реверанс, словно принц на балу перед Золушкой. Мы удивлено переглянулись, а он уже тряс перед нами стареньким фотоаппаратом, что-то картавил себе под нос, настраивая объектив. Что-то не получалось. Фотограф жаловался на солнце, грозил ему кулаком, то вдруг панораму стал портить прыщавый мальчишка на велосипеде, и он просил его убраться и даже угрожал проколоть шины. Мороженое быстро таяло на солнце, оставляя молочно-шоколадный след на наших нежных, еще нетронутых пошлостью жизни губах. Мы слизывали этот сладкий нектар кончиком языка и беззаботно смеялись, так что люди, прогуливающиеся мимо, смущались, бросая стыдливые взгляды в нашу сторону.