Да сколько можно!
Рукой за пятку, другой за носок – дёрнул, подкрутил. Пиношник у меня не только потерял опору, взлетевши над землёю, а ещё и перевернулся в воздухе, и мордою в асфальт. Успел заметить – толстая она у него, наглая и молодая.
– Ромка! – второй бежит от джипа, с явным намерением рядом прилечь. – Ах, ты сука позорная!
Это он мне. И достаёт пистолет, маленький, воронёный и – что-то подсказывает – настоящий.
– Щас, тварь, мозги вышибу!
Лежу в позе римского сенатора, наблюдаю. Страха ничуть. Не потому, что уверен – он не выстрелит, а знаю – не попадёт. Будто оптимизатор вновь на моей руке – такая по телу растеклась уверенность. Даже скажу, самоуверенность – хочется встать и дать по шее юнцу со шпалером, сесть в джип и прокатиться к дому с ветерком. Да вот беда – вставать-то мне нельзя. Чёртов вестибулярный аппарат – что в тебе разладилось? где отпаялось? – ведь лежа-то себя нормально ощущаю.
Ромка поднялся – нос разбит, на лбу и щеках асфальт отметился гудроном. Побрёл, поникнув, к приятелю, а потом как бросится на него.
– Дай, дай его я пристрелю!
Некоторое время они борются, и звучит выстрел. Ромка падает опять и хнычет.
– Падла, ты мне ногу прострелил.
Мне это кино начинает надоедать. Переползаю обочину, скатываюсь в кювет. Ещё несколько усилий, и сумрачный от лиственной густоты, но весёлый от птичьего гомона лес укрывает меня.
Погони, думаю, не будет.
Полем идти было проще – ландшафт однообразнее. А тут каждое дерево выпятиться хочет. В подлеске и траве что-то краснеет, чернеет, в рот просится – как тут за глазами уследишь. И не закроешь – лоб мигом расшибёшь. Впрочем, что там жалеть – хуже не будет. Так и петлял между берёз, как заяц от погони.
Видимой границы между кладбищем и лесом не было. Сначала редкие могилки меж деревьев, потом нечастые деревья меж оградок, и, наконец, сплошные кварталы навсегда усопших жителей с кустиками сирени, тонюсенькими берёзками, сосенками или рябинками рядом с надгробьями. Здесь идти было проще – за оградки держался, головой не вертел. Проходы узкие, прямые – можно и глаз не открывать.
Да только оконфузился – на бабку, слонявшуюся по кладбищу, чуть не наступил. Слышу шелест, шорох, шёпот. Открываю глаза – старая пятится, крестится и бормочет.
Так представьте себя на её месте – безлюдное кладбище, и, вдруг, откуда ни возьмись, пугало огородное, в мятой перепачканной одежде, с чёрными ладонями и дыркою во лбу, закрыв глаза, накатывает. Как ещё бабульку кондрашка не хватила?
Что сказать, как утешить? Плюнул и в сторону пошёл – черти тебя носят!
Да только все мои повороты нынче плохо кончаются. Швырнуло меня в бок сначала, а потом спиной через оградку – только туфли друг о дружку сбрякали.
Бабка мигом успокоилась – картина ясная.
– И-ии, нажрутся и бродют, черти вас задери.
И, плюнув в мою сторону, прочь побрела.
Инцидент навёл на мысль. Ну, ладошки не отмыть – проще их в карманы спрятать. А вот черепно-мозговую…. Ленту траурную содрал с венка, вдвое сложил и голову перевязал – получилось что-то вроде панданы.
Двигаем дальше.
Дорога от кладбища одна, город знаю, как пять своих пальцев – дойду, обязательно найду дом на Сиреневой улице, обниму Наташу, поцелую Катюшу, браслет надену, переверну этот мир, и долго-долго буду трясти. Другого обращения он не заслуживает.
На дорогу вышел с посохом в руке. Ну, посох не посох, палка от оградки, а свою функцию исполняет. Тук-тук, тук-тук – раз по асфальту, раз по гравию – иду обочиной, закрыв глаза, и путь себе прощупываю.
