– Зачем вы сюда приехали? Вы оставляли вчера конверт у моей двери?
Он этого не делал: вижу непонимание у него на лице.
– Нет. А почему вы подумали, что это сделал я?
– Потому что вы назвали меня миссис Вебстер. Вы знаете, кто я.
– Кто-то вам что-то послал?
Я слишком поздно понимаю, что сообщила журналисту много лишнего. Он не знает – не знал – ничего про фотографию, а теперь учуял хорошую тему.
– Нет. Забудьте об этом, это не ваше дело. Я не заинтересована в интервью. Я видела вас раньше?
– Я присутствовал на… м-м-м… судебном процессе над вами.
Значит, он не новичок, он писал обо мне, пока меня судили. Интересно, к какому лагерю он примкнул: мать-чудовище или бедная несчастная душа?
– В какой газете вы работаете?
Меня это интересует? Я вступила в разговор с этим мужчиной?
– Я просто хотел поговорить с вами. Я знал…
– Как вас зовут?
Он колеблется, и я задумываюсь, не из-за того ли, что я преступница. Он-то знает все детали моей жизни, но я не должна выяснить ничего о нем.
– Ник, – в конце концов отвечает мужчина.
Он выглядит вполне безобидным со своими стоящими торчком черными волосами и очень-очень голубыми глазами. Мне даже приходится напомнить себе, как я ненавижу журналистов. Мне известно, как «Я просто хочу с вами поговорить, только и всего» может на следующее утро превратиться в эксклюзив на первой полосе под заголовком «Я ненавижу всех маленьких детей».
– Простите. Я все равно не заинтересована. Просто оставьте меня в покое, пожалуйста, дайте мне жить спокойно.
Он кивает и на несколько секунд мне кажется, что ему меня жалко. Жалость лучше ненависти, самую малость.
– Если передумаете… – Мужчина достает блокнот и пишет на нем номер. – Вот, возьмите.
– Я не передумаю, – заявляю, но все равно беру листок бумаги.
Когда он поднимает стекло и уезжает, резкий мужской запах все еще долго витает вокруг.
Когда приезжает Кэсси, я все еще не пришла в себя от встречи с журналистом и воспоминаний о Нетти Викерс. Ключ поворачивается в замке, у меня немного учащается сердцебиение, пока я не слышу ее голос.
– Эй, есть кто-нибудь дома? – Она проходит на кухню, где я сижу за столом. – С тобой все в порядке? Что случилось? Еще одну фотографию прислали?
– Нет, хуже. Журналист.
Я быстро пересказываю то, что произошло за последние двадцать минут, и чем больше я говорю, тем злее становится ее лицо. Кэсси очень красивая женщина, но если она сильно разозлится, то ведет себя так, что я вспоминаю обо всем, через что она прошла. О шрамах у нее на теле и в душе, о том, какой жесткой и непримиримой она стала после всех испытаний. Мне удалось увидеть ее шрамы всего один раз (она думала, я спала), и в результате я молча плакала, а Кэсси пришла в ярость. Она долгие годы трудилась над тем, чтобы создать образ матерой жестокой убийцы, которую не трогает ничего, какой ее и считали люди. Я почти уверена, что единственный человек, на протяжении долгого времени видевший настоящую Кэсси со всеми ее шрамами, – это я.
– Если он сюда вернется, то получит больше, чем рассчитывал, – предупреждает она. Я улыбаюсь.
– Не думаю, что он вернется. Он очень испугался, когда я пригрозила ему полицией. Как ты думаешь: это совпадение? Вчера письмо, сегодня он?
Кэсси обдумывает мой вопрос, ее ногти, сегодня кораллового цвета, рисуют узоры на столе.
– Да, вероятно. Он выглядел сбитым с толку, когда ты упомянула фотографию. Взгляни правде в глаза: тебе не обеспечили никакую защиту после освобождения, ты сама решила поменять имя и фамилию. Наверное, найти тебя не так сложно, ты не Усама бен Ладен.
