– Здесь кто-то зарыт? – почти шепотом спросил Аза.
Одногодка кивнул.
– Люди?
Одногодка ткнул пальцем в маленький холмик земли с покосившимся крестом. Аза подумал, что один из родителей умер раньше, и его хоронили вдвоем, а второго ребенок закапывал в одиночку и крест ставил тоже один. Аза положил руку Одногодке на плечо и почувствовал, как сильно тот дрожит. Что может чувствовать ребенок, переживший не просто смерть своих родителей, а и их погребение собственными руками? Огромное всеобъемлющее горе, великую горькую скорбь, которая стоит комом в горле, не дает вздохнуть, стоит лишь только вспомнить родное лицо.
– Подожди. – Аза убежал и вернулся с парой рей, выбрал попрочнее, и крепко скрепил их проводом, которого в кармане хранилось в достатке. Выдернув старый ненадежный крест из могилы, воткнул в землю новый, присыпал землей и уплотнил ногой. Надел венок на новый крест и снова встал рядом с Одногодкой. Мальчик безмолвно ронял слезы, изредка всхлипывая, Аза смотрел на заросшие земляные холмики и также молча думал о незнакомых людях, которые бессовестно уши в другой мир, оставив малявку в полном одиночестве.
Несмотря на утренний холод, Аза стянул с себя майку, обернул вздрагивающие плечи мальчика, сел на землю. Одногодка услышал тяжелый вздох, как должно быть умирающий бык делает свой последний выдох, он обернулся на Азу и вздрогнул – всегда рассудительный и сдержанный, Аза не успевал утирать льющиеся по щекам соленые потоки, на фоне бледного утреннего солнца его длинные белые колыхающиеся волосинки стали похожи на нити золотой паутины, опаленная кожа на плечах, испещренная мелкими трещинами, в лучах света теперь выглядела, словно потрескавшееся дно пересохшей реки. Голубые-голубые глаза Одногодки смотрели на Азу с пониманием: в погибающем мире у всех была одна и та же печаль.
Руслан пристыжено отводил глаза, делая вид, что увлечен чтением, Аза молчал, натачивая клинки о камень для завтрашней охоты, Одногодка ковырялся перочинным ножиком в тростниковой трубке, которую срезал на обратном пути из деревни до их лагеря. В тишине редкими хлопками лопались угли костра, в щели задувал северный ветер, еле слышно, напевая гудящую песню, с улицы доносились шепот листвы и хруст веток. А в редкие моменты, когда все стихало, издали долетал механическое жужжание роботов.
Аза принялся расчесывать длинные белые волосы у огня, напевая мелодию, которая по-прежнему таила тайну своего происхождения. Глаза Руслана слипались, голова тяжелела, и сопротивляться сну уже не хватало сил, как вдруг напевы Азы приняли совершенно иной облик – музыка полилась не ровно, но мелодично, и немного пискляво, и Руслан уже подумал, что сам ветер подхватил выученные ноты напевов Азы. Когда Руслан поднял тяжелую голову, увидел Одногодку – мальчик стоял в свете догорающего костра, прижав тростниковую трубочку к губам, выдувал из нее восхитительные звуки, медленно двигал пальчиками. Музыка прервалась, Одногодка вопросительно посмотрел большими серьезными глазами на светловолосого, Аза одобрительно кивнул.
Ремень прижимал к животу два заточенных изогнутых ножа, в оттопыренном кармане штанов лежали дротики, вырезанные вчера из тонкого алюминиевого листа, иглы Аза привязал лентой ткани к своему предплечью, голень под штаниной холодил стальной клинок без рукоятки. Аза накинул через плечо лук, в колчан добавил стрел, что говорило обо всей серьезности дела, поднял с пола приготовленный мешок с накопленным за последнее время добром. Когда он вышел на крыльцо, Руслан и Одногодка выпрямились, и Руслан отчеканил:
