Как жить с французом? - страница 32

***

Старший Мийе – личность неординарная. Крепкий, коренастый, похожий на мавра, он производит настораживающее первое впечатление. Он очень быстро говорит, по-солдатски шутит и громко смеется. Где бы он ни появлялся, его тут же окружает толпа подростков: сидя на заслуженной пенсии, Мийе-старший ведет секцию юных спасателей. Его стараниями Гийом сдал на сертификат подводного плавания PADI, прошел курс по прыжкам с парашютом, научился ставить палатку за шесьдесят секунд и готовить деликатесный ужин из консервов. К тому же папа моего французского друга – натура увлекающаяся: в то лето его подвижным умом владела идея покупки надувного дома, который в спущенном состоянии помещается в карман походного рюкзака, а расправленный воздушным потоком превращается в трёхкомнатное (!) строение с крыльцом, встроенной кроватью и наличниками.

Хобби Мийе-старшего – пешие прогулки. До Испании. Если в пути его застигает дождь, он садится на поезд, едет домой переждать ненастье, а потом возвращается в пункт Икс с новыми силами и запасами провианта. Так, швом «назад-иголкой», он уже пару раз добирался до Сантьяго-де-Компостела.

О чем же мы, два заядлых путешественника и любителя пеших прогулок, могли говорить, как не о погоде? О-о, эту тему мы проходили! Сейчас-то я поражу его чистым французским прононсом, за который меня так хвалили на курсах.

– Кель бо там, – говорит он, имея в виду, что стоит хорошая погода.

– Уии, мэ трэ ша, – бойко отвечаю я, да, мол, только очень жарко, и мысленно хвалю себя за то, что в кои-то веки не перепутала французское «мэ» и итальянское «ма».

– Трэ ша? – округляет глаза Мийе-старший. – Кель ша?

– Ну, ша-а, – повторяю я, обмахиваясь для наглядности.

– Сё ша? – показывает он на спящую белую кошку.

– Но! – в отчаянии мотаю я головой. – Ша-а-а! – оттягиваю ворот майки и высовываю язык.

– А тю аллержи о ша?! – на его лице появляется беспокойство.

– О Господи, да нет же! Ша, хот, жарко!

– Ей жарко, – переводит вовремя появившийся Гийом.

– Да, именно, – подпрыгиваю, видя на лице папы Мийе просветление. – Я же и говорю, трэ ша!

– Шо! Трэ шо-о-о! А ты ему талдычишь «очень-очень кошка».

Ах, эта московская привычка акать и вообще невнимательно относиться к окончаниям! Все последующие утра начинались с лукавых расспросов, не донимали ли меня ночью кошки.

Хотя мы молча друг другу симпатизировали, с Мийе-папой взаимопонимания добиться было нелегко. Он родом из Лангедока, а там говорят со скоростью строчащего пулемета, умалчивая о существовании половины согласных в слове. Зато я прекрасно понимала его богатую жестикуляцию. Однажды утром он, столкнувшись со мной на кухне, сделал щипающий жест в воздухе и сказал что-то про морковку.

– Нет, спасибо, – ответила я, – мы недавно позавтракали.

Он замотал головой, пряча улыбку.

– Тэ швё, – щипал он себя за коротко стриженый ежик, – сон комм унь карот.

Иными словами, волосы у меня цвета моркови. Какое после этого взаимопонимание… Хна с кефиром? Больше никогда!

Единственным членом семьи, с которым я вела продолжительные связные беседы, не опасаясь попасть впросак, стала собачка Юла. С людьми же интеллект пребывал в режиме оффлайн, я старалась молчать и выглядела почти предметом сервировки. Чтобы не чувствовать себя совсем никчемной, я как одержимая мыла посуду. После обеда из пяти блюд её было предостаточно. Сразу после ужина я подрывалась на кухню и решительно брала инициативу – читай, губку с моющим средством – в свои руки, отмахиваясь от хозяйских возражений бодрыми заверениями: «Да что вы, я обожаю мыть посуду! Это практически мое хобби!». В последний день я заметила, как мама Мийе выгружает тарелки из посудомоечной машины. Она перехватила мой изумленный взгляд.