Каким он был. Роман о художнике - страница 29

Вспылила Алиса, дочитав, возвращая Валентину всю папку. На повороте машина пошла юзом, зарылась носом в сугроб так, что передние дверцы не открыть. Алиса не была пристегнута. Антон бережно осматривал голову, дрожащими руками промакивал кровь, Валентин сделал примочку из снега, наложил на вздувшуюся бровь.

– Слава Богу, ушибы легкие, еще надо придержать холод. Прости, я не хотел тебя убить, я забыл проверить.

– Хотел, – улыбнулась она примиряюще. Прошлое – прошлым, а жизнь продолжается даже после смерти.

Мужчины, чертыхаясь, помогли ей выбраться через открывающиеся двери багажника. Наконец-то! Она раскинулась в мягком сугробе, одним глазом поглядывая на хлопоты по раскопке. Жгучая волна подкатила к горлу, перехватывая дух и не находя выхода. Сквозь гомон и покачивание, сквозь мутящие всполохи света она вспоминала запоздалые, а потому кощунственные, навязчивые строки признания. Как же долго он решался удостоить своей любовью! То ли жену, то ли любовницу, то ли образ на рисунке?! Надо быть не менее безумной, чтобы поверить в то, что затравленный волк любит охотника и свору собак. Приятно пощекотать самолюбие долгожданными признаниями, смысл которых даже автору не открылся. А так ясно сказал!

Домой вернулись без приключений, Валентин торопился, всучил ей аккуратно упакованную «гетеру» с сонетом, витиеватость слога и почерка, конечно, восхищала, но Алиса крикнула ему вслед: «Знайте, он был жестоким! И он ничуть не изменился, запомните!»

Валентин не обратил внимания, тем более что он и не спрашивал, каким-таким был Тимей. Он знал его в лучшие годы и сейчас он рядом с ним. И ему неважно, каким он был. Он есть, а это главное!

Крутые проржавевшие ступени, убого претендующие на винтовую лестницу, ведут в глубокий подвал, поделенный на мастерскую скульптора и котельную. Ученицы и натурщицы предупреждены о том, что сюда они идут работать (без шпилек), а не ломать ноги, если оступятся в темноте. Алиса страшилась этого спуска и редко выбиралась на белый свет. Иногда Тимей ворчал, потому что все внешние связи осуществлял один, кроме сбыта картин еще была нужда добывать пропитание и материалы для работы. Портреты приносили регулярный доход, но денег никогда не было. Не водилось. Приходилось откупаться от семейства. Илонка настигала его на Арбате, и он подозревал владельца салона, что тот попросту закладывает его. Но это мелочи.

Роман захватил, увлек его, ужасая откровениями и прозрениями в будущее – свое и окружающих, вознес его над будничными заботами. Он презирал свое профессорство и ничуть не жалел о том, что бросил студентов. Глупые первокурсницы в белых колготках пытались прельстить его, а бородатые коллеги на кафедре посмеивались над его невнимательностью или щепетильностью к нимфам, не умеющим рисовать. Надо иметь крепкие нервы, чтобы весь год подправлять кривые пирамиды и горшки на их натюрмортах, не повышая голоса. Он мог вежливо натаскивать последние курсы в мастерстве, где попадались студенты гораздо старше его, остальных он игнорировал, грубить он не умел, и терять дорогое время не желал.

Отдыхая от «Вселенского человека», он составил каталог проданных картин и поразился собственной плодовитости. Оказалось очень разумным, отснять на слайды и фотопленку, уходящие за кордон работы. Друзья сочли странным, что он в тридцать два года начал подводить итоги, предостерегали о судьбе скульптора, чью мастерскую они перехватили. Обычная, очень обстоятельная, переоценка ценностей. Нельзя размышлять, не оставляя следа хотя бы на бумаге. Вот уже полгода он не трогал краски, хотя с карандашом не расставался. Он снисходительно поглядывал на Альку, расписывающую собственный портрет, не мешая ей фантазировать в интерьерах, драпировках, цветах. У нее работа именно кипела. Он же выстукивал на машинке, анализируя будущее, но в прошедшем времени. Без нее! Она – не Маргарита, он – не мастер. Это уже было. За рукописи не платят, любимые умирают, художники сходят с ума. Просто жизнь, ее не следует бояться, ею надо наслаждаться, ничего не откладывая на потом, про запас.