Камаль. Его черная любовь - страница 17

– Мамочка… Не отдавай нас…

Я застываю.

Четыре года я не чувствовал рядом тепло женщины.

А теперь она здесь.

Чертова кучерявая девчонка, что так пахнет домом, свободой и прошлым.

Я дома. Больше нет пыток. У меня есть еда и вода, когда я захочу, а не по расписанию раз в три дня. И даже Ева здесь есть. Все, о чем я мечтал последние четыре месяца с тех пор, когда увидел ее.

Дом.

Вода.

И Ева под боком. Спасительница чертова.

– Мама!

Я чертыхаюсь. Вот же нашел себе проблему. Мог бы оставить ее там. Убили бы ее? Да. Сразу. Но мне-то что…

«Убили бы, а перед этим трахнули толпой», – проносится в голове.

Почему-то от этих мыслей сносит бошку, хотя я давно разучился чувствовать. И к ней не должен был. И забирать не должен был.

Забрал же.

Рука затекла, но я не двигаюсь.

Кудрявая сжимается все сильнее. Вжимается в меня, как в спасательный круг, а я смотрю на нее в полутьме и понимаю: эта девчонка совсем не соображает, кто я такой. Кто на самом деле.

Маленькая, хрупкая. Теплая. Слишком теплая.

Я едва сдерживаю порыв убрать ее подальше. Я не привык к такому. За четыре года тело отвыкло от тепла. От женского тепла.

Она плачет во сне.

Смотрю на нее несколько долгих секунд, но потом резко теряю терпение. Мне же не до ее соплей…

– Эй.

Ева дергается, но не открывает глаза.

Я хлопаю ее по щеке.

– Просыпайся, кудрявая.

Она вздрагивает.

Глубоко вдыхает.

Ее веки медленно поднимаются, открывая заплаканные глаза.

Момент – и взгляд меняется.

Она осознает, где находится. Осознает, с кем.

Я вижу это по ее лицу.

Дыхание у нее сбивается, пальцы судорожно сжимают одеяло. Она не шевелится, будто хочет прикинуться мертвой. Не выйдет. Перекладываю ее с себя на подушку, а сам потираю онемевшую руку.

– А что… уже утро?

Голос у нее…

Этот голос после сна – он привлекает… Нежный. С хрипотцой. И совсем не такой, как у… не моей женщины.

– Уже.

– Можно открыть окна?

Я кривлю губами.

– Нет.

Она моргает, и новая слеза срывается с ее ресниц.

Я задерживаю взгляд.

Тянусь рукой и грубо стираю эту слезу.

Ева вздрагивает, но не дергается. Она хорошая девочка. Послушная. Не такая… как другие.

Я провожу пальцами по ее щеке, по мягким темным кудрям.

Запах.

Ее запах…

Я сжимаю зубы. Запах копии вкупе с любимой примесью оригинала доводит почти до кипения. Я соскучился по женщине, но даже с этим учетом я сейчас никакущий. Мне надо сутки в ванне пролежать, и даже этого не хватит, чтобы отмыться за четыре года.

– Я думал, ты сбежишь из спальни, – зачем-то начинаю тупой диалог.

Она шумно глотает.

– Я… я боюсь темноты…

– И что?

– Вы ночью выключили свет. Я пыталась уйти в гостиную, но испугалась и вернулась… к вам.

– Ночью свет всегда будет выключен, – произношу это жестко, бескомпромиссно.

– Почему?

– Чтобы не привлекать внимание. Ночью все будет выключено, кроме автоматизации и замков.

Она вжимается в подушку.

Я ловлю ее взгляд на своем плече. Да, девочка. Тебе придется спать со мной. Твои страхи мне только на руку.

– Как ваша рана?

Я не моргаю. Смотрю на нее с прищуром.

Заботливая. Я не привык. Дико не привык. Неужели такие наивные существа есть в природе?

– Выпейте таблетки. Я приготовила вам на кухонном столе, – просит тихо, не дождавшись от меня ответа.

Ева садится на кровати, обнимая себя руками. Ее волосы растрепаны, губы опухли – то ли ото сна, то ли от того, как я сжимал их ночью, требуя подчинения. В глазах испуг.

– Дом в твоем полном распоряжении, – бросаю, поднимаясь с кровати.