– Я ничего не буду, спасибо, – говорит она.
Молоко в этом латте – мои единственные калории за весь сегодняшний день. С тех пор как я вернулась домой, мне толком некогда поесть – я либо спешу куда-то, либо валюсь спать без сил, либо пью. Это видно не только по моему ставшему свободным поясу, но и по моей серой припудренной коже, сухим глазам и легкой дрожи в руках.
Машина стоит на травянистой обочине, и мы ждем в ней, сидя рука об руку.
– Вот он. – Я не знаю, какой путь проделал Джесс, но он, должно быть, устал, потому что приехал на желтом велосипеде, который я видела возле библиотеки, а отсюда до Настеда на нем добрых полчаса езды. Он по-мальчишески перекидывает ногу через раму, прежде чем остановиться рядом с мусорным баком. Я прищуриваюсь и задумываюсь: не пора ли снова на лазерную коррекцию зрения.
– Вы его сможете разглядеть?
– Я пришла подготовленной. – Хелен достает что-то из своей сумки, и мне требуется несколько секунд на то, чтобы понять – это маленький красный театральный бинокль. Теперь рядом со мной милая «женщина-из-публики». Даже невооруженным глазом я вижу, как Джесс засовывает руку в мусорный бак, вытаскивает пакет и открывает его. Он прижимает к груди пачки наличных, разорвав пакет на маленькие кусочки, которые кружатся вихрем и смешиваются с осенней листвой. Хелен не опускает бинокль, когда он отъезжает, и смотрит ему вслед еще долго после того, как Джесс исчезает из моего поля зрения.
– Хорошо, – говорит она. – Надеюсь, на этом все и закончится.
Бассейн в моем распоряжении. Я ни разу не бывала в этой часовне, когда она еще действовала, так что могу лишь догадываться обо всех произнесенных здесь отчаянных молитвах – о пациентах и от них самих, в течение века, пока шли службы. Я стою в дальнем конце, сложив руки, но прыгнуть в воду и нарушить безмятежность поверхности, как и говорил Сэм, кажется почти кощунством. Ротанговые кресла выстроились в ряд вдоль старых поперечных нефов[8].
Вода, как свинцовое зеркало, отражает лики святых без малейшей ряби. Я не могу не думать о прошлом этого помещения. Оно заполняет пространство. Гидромассажная ванна выключена; но из предбанника доносятся неясные звуки, и иногда парилка, которая находится в старой ризнице, издает шипение. Наконец я выполняю идеальный нырок, как меня учили в Кромер-Холле. Я не столько плаваю, сколько борюсь с водой, нанося удары вместо гребков. А затем захожу в парилку.
Свет медленно меняет оттенок, напоминая радугу в тумане. Я вытягиваюсь на мраморе, скрестив ноги. Поднимаю руки перед лицом. Из-за веса, потерянного после возвращения в Саффолк, я чувствую себя мешковатой, а не гибкой. Интересно, сколько еще лет красоты осталось моим рукам?
– Это, должно быть, одно из немногих помещений, которое мы никогда не «крестили». Ирония, однако…
Я подскакиваю, поскальзываюсь и трескаюсь локтем о твердый камень. Боль пронзает мое тело, отчего перехватывает дыхание. Как он попал сюда?
– У них есть предложение, – поясняет Джесс, будто читает мои мысли. – Минимальный трехдневный пропуск в спортзал. Они пытаются немного оживить выручку в межсезонье. Не думаю, что они пустят сюда гопоту, верно?
– Ты ведешь себя не лучше.
– С чего бы? Это только ты так думаешь.
Он ставит мне шах и мат. Я не могу разъяснить ему и не стать в очередной раз снисходительной. Я остаюсь сидеть, когда он ложится на плиту напротив и его тело издает шлепающий звук при соприкосновении с мокрым мрамором.
