Половцы, между тем, одолевали. Их было чуть больше, и, невзирая на то, что русь опередила их во времени и взяла врасплох, нынче половцы побеждали. Сила ломила силу.
Богуш не вмешался. Да и за кого ему вмешиваться? Русь – вороги, против них они бились совсем недавно, бились и вятичи, и варяги, за них встревать вовсе даже не след. Половцы вроде как и друзья, но за них встревать почему-то не хотелось. Да и никто не станет сейчас, в этой кровавой буче, разбирать, кто он таков, друг или враг, тем более, что по оружию и доспехам он гораздо больше похож на русина, чем на половца.
Сжав зубы, варяжко смотрел, как половцы теснят к лесу и рубят русь, как русский гридень поймал стрелу ноздрями и рухнул с коня, заливая круп кровью, как вязали арканами полон, как последний русин пытался бежать, и его догнала сулица… Смотрел и только сильнее сжимал пальцами ноздри всхрапывающего коня.
Победителей осталось в живых немало, – десятка четыре. Собрались в кучку, быстро подобрали своих побитых, развернулись и двинулись обратно, сбивая с травы густую росу. Туман уже окончательно рассеялся, и Богуш ясно видел теперь их всех – от чупрунов на шеломах до конских бабок.
Он слышал даже их голоса, вот только разобрать, о чём они говорят, не мог. Это вятичи, пожалуй, смогли бы, да и русь вот эта, половцами побитая, тоже – они на самой меже степной живут, а ему, варяжко, это бормотание вовсе не понятно.
И тут старшой ближней стайки половцев вдруг остановил коня, неотрывно глядя в сторону Богуша, словно что-то разглядывая. Самого отрока он видеть не мог за густым чапыжником, но вот пролом в кустах…
Рука Богуша, устав, соскользнула с конского храпа, и вороной, получив волю, заржал. И тут же схлопотал кулаком по морде, но поздно! Взвился на дыбы!
В гуще половецкого загона гортанно заорали, заворачивая коней. Богуш вскочил в седло, краем глаза успев увидеть, как мчатся в чапыжник, обнажая мечи, ближние половецкие вои, а за спиной у них, сшибая верхушки трав, слитно течёт остальная половецкая лава.
Варяжко стремглав вылетел из кустов, держа к дальнему леску, что хвойными лапами корячился по краю оврага. На ровном месте, на поляне варягу даже верхом от половцев не уйти. Может, хоть там…
Змеями свистнули первые стрелы, – половцы били в него на скаку, приподнимаясь в седлах.
Мимо. Мимо.
Пока мимо.
Вот и опушка.
Словно чёрная птица мелькнула у самого лица Богуша и впилась в шею коня. Стрела! Вороной враз как-то осел вниз, споткнулся и повалился набок, одновременно припадая головой к траве, словно устал и собрался поесть. Попали-таки!
Отрок выдернул ноги из стремян, грохнулся оземь, преодолел мгновенные боль и замешательство, вскочил на ноги и бросился бежать, слыша сзади визг половцев. Плохо дело, – мельком подумал он на бегу. – Только бы до леска не догнали, а там – пешком половчин не ходок, а в лесу – тем паче.
Богуш вломился в пихтач, как кабан. Сзади запоздало взвизгнули стрелы, всхрапнули вздыбленные у опушки кони. Что-то визгливо заорал половецкий старшой.
Варяжко на бегу вырвал лук, наложил стрелу, приостановился и в полобороте, почти не целясь, выстрелил назад. Рука половчина остановилась на полувзмахе, удар стрелы отбросил его назад, с маху приложив кованым затылком шелома о конский круп. Конь шарахнулся.
Отрок торжествующе захохотал и, взмахнув руками, сиганул в овраг, очертя голову.
Пока они спешиваются, да с раненым (а то и убитым, чем упыри не шутят, пока боги дремлют) старшим возятся, он не меньше версты отмахать успеет. А половцы за ним в овраг не полезут.
