Плохо голому.
Мало того, что себя неуверенно чувствуешь, как птенец без перьев, так ещё и тело твоё белеет так, что любой даже в лесу увидит за версту. Потом медлить не следовало.
Свёрнутую одежду Всеслав пытался пристроить в руке то так, то этак, но свёрток каждый раз разворачивался. Наконец, шёпотом выругав себя за недогадливость, он обмотал свёрток тонким кожаным гашником и решительно ступил в воду босой ногой.
Ой-ёй!
Вода оказалась не по-летнему холодной – видимо, где-то поблизости был родник, вода из которого шла прямо в речку – а нога разом погрузилась выше щиколотки в зыбкий тягучий ил. Только б под ногу сучок торчком не попался в иле-то, – мелькнула лихорадочная мысль. Уже на втором шаге он понял, что дно резко уходит вниз, в глубину, но отступать было поздно, и он, оттолкнувшись ногой от вязкого ила и вздынув в воде обширную тучу грязи, поплыл.
От холодной воды в первый миг захватило дух, но почти тут же прошло – привычное тело рассекало воду, и Всеслав, не успев даже испугаться, что в холодной воде сведёт ногу, оказался у другого берега. Дно здесь неожиданно оказалось твёрдым, почти каменистым. Всеслав выскочил на берег, поросший невысоким сосняком, потянул за узел, распуская завязку гашника, нагнулся подобрать с земли упавшие штаны, и тут же над головой противно свистнуло, и в тонкий ствол сосенки гулко ударила, затрепетав оперением, стрела. На голову посыпались сосновые чешуйки и хвоя. Всеслав пластом рухнул в редкую в сосняке низенькую траву и лихорадочно завертел головой. Определил по торчащей стреле направление, отполз в сторону и медленно-медленно высунул голову. Чуть-чуть, только чтоб глаза показались из зелени.
Всадник стоял у самой речки, и чуть приподнявшись в седле, глядел в его сторону. Должно быть, увидел, потому что в следующий миг он опять вскинул лук. Всеслав мгновенно нырнул обратно в сосняк, уже не заботясь о том, что заметно в первую очередь быстрое движение – какая уж там незаметность, если его и так увидели.
Вторая стрела прошелестела над головой и затерялась где-то в глубинах сосняка. И опять – боевая!
До семи лет без глазу остаться не довелось, так в науке у Бреня как бы и вовсе-то живым остаться! – подумалось суматошно. Из лука ведь Брень и бил, успел его узнать Всеслав за короткий миг до второй стрелы.
Рассудок подсказывал, что захоти пестун его взаболь убить, так и убил бы, с такой-то близи (с половину перестрела, а то и меньше) вряд ли промахнулся бы. Пугал гридень. Но бешено колотящееся сердце торопило – скорей, скорее! Да и всё равно не следовало медлить, в любом случае.
Всеслав влез, почти впрыгнул в штаны, перехватил их поверху гашником – некогда вдевать в опояску! – подхватил с земли поршни, рубаху, пояс с ножом и заплечный мешок, нахлобучил на голову шапку и бросился в лес, стараясь по мере возможности двигаться как можно бесшумнее.
Остановился только промчавшись перестрела с полтора, когда выбившиеся из-под гашника штаны свалились и стреножили его, мало не повалив наземь. Вслушался. Вроде тихо. Да и далековато он уже убежал от открытого места. С одной стороны, теперь к нему и подобраться легче, с другой – его и видно теперь только вблизи, а вблизи он и сам может увидеть человека лучше.
Отдышался. Вдел гашник в штаны по-годному, затянул узел, обулся, обмотав кожаными оборами ноги до колен. Пролез в рубаху – прохладная льняная ткань плотно и приятно облегла тело. Ворот завязывать не стал – так дышать легче. Рубаха была из некрашеной и даже неотбеленной ткани – такая малозаметна что в лесу, что в поле. Поправил на голове шапку, закинул за плечи мешок. Теперь можно было идти дальше. Всеслав проверил, как выходит из ножен нож, покосился на так и не завязанный лук («Воин! Драпал как заяц!») и двинулся по тропке дальше.
