Называлась эта прозрачная жидкость почему-то – «гомэра». Никто не знал «геникологию» этого странного слова, но название сразу приклеилось, как несмываемая этикетка к бутылке.
В военторге части продавался румынский сироп нескольких видов. Бутылки красивые, матовые, будто только что запотелые, из погреба достали, с крутыми плечиками. Трети бутылки хватало на пол-литра «гомэры», чтобы придать напитку вкусовой букет и тонкий аромат.
Валило с ног неплохо, но самое главное – абсолютно не было запаха! Только блеск в глазах выдавал. Стеклянный, застывший, нездешний.
И вот в тумбочках появились красивые бутылки, якобы к чаю, чтобы вкусней было ужинать. Доппаёк – так «в легале» окрестили.
Прапорщики внутренним, обострённым чутьем, выработанным годами общения с подчинёнными, понимали – что-то такое складывает личный состав! Очень все смирные, исполнительные, ходят-козыряют, – даже приторно-вежливые не могли их разубедить! Да и не может быть Новый год праздником победившей трезвости. Но – увы, конспирация была без проколов.
Вся эта подпольная возня с «коктейлями» была вскрыта много позже, случайно, начхимом полка майором Анцисом Грандансом, невероятной силы человеком.
Но это – другая история.
Как-то в этой предновогодней суете забыли про Снегурочку. Спохватились перед самым началом концерта, часа за два-три.
Жёны офицеров отказались наотрез, боясь будущих пересудов. В маленьком военном городке все на виду, и так опрометчиво рисковать репутацией никто не хотел. Некоторым же должность и звание мужа не позволяли скакать на потребу личного состава.
К капитану Гудыме, командиру восьмой роты, приехала погостить племянница из Запорижжя. Есть Париж, а есть – За-Парижье. Вот оттуда она и приехала.
Как-то скоренько её и сосватали мне в помощницы.
Звали её – Эмма. Тощенькая, чёрная, смазливенькая и вертлявая. Умела играть на аккордеоне. Исчезала за ним полностью, только макушка торчала из-за мехов.
Не сказать, что она мне уж очень, в смысле внешности, но тут было не до особых претензий.
Хотя глаза, конечно, притягивали. Большие, тёмно-карие, бархатистые, в лёгкой влаге, широко раскрытые. Просто – искушение на тоненьких ножках, да и только!
Впрочем, не до лирики было. В комнате Вавнюка переоделись, попа об попу потолкались. Я отвернулся, она накрасилась в меру.
«Вдвоём легче отбиться от этого «мероприятия», – подумал я в жаркой атласной «шубе», старясь не забыть мешок.
Особых видов на Эмму я не имел, можно сказать – воспринял как коллегу. Хотя допускал игривые мыслишки, подзабыв в казарменных условиях самую незатейливую женскую ласку.
Как философски выражался наш старшина – «Хрен глаз не имеет! Природа!»
И вот настал наш час. Я до выхода волновался, сильно потел, но как только вышли в зал, зрители взревели – я сразу успокоился.
И так это мы с ней лихо завертели народ, закружились в танце. Вижу по морде замполита – всё идет нормально.
Личный состав обветренные на полигоне хари накалил докрасна «гомэрой». Со стороны казалось, что бродят люди в парадной форме, предварительно обдолбанные, а прапорщики шныряют между ними, с ног сбились, добросовестно перенюхали-перетрясли всё подряд, но ничего понять не могут – где же источник этой «косой» небывальщины, подрывающей боеготовность?
И меня угостили немного. Улучили момент. Пьяный человек добрее до какого-то момента.
Потом началась самодеятельность. Мы объявляли номера. Я в кулисах ещё пригубил слегка «малиновой гомэры». Весело стало. Стою, смеюсь и начинаю понимать неожиданно – почему такое название! Тянет всё время громко хохотать! Очень кто-то тонко этот момент прочувствовал, прежде чем название озвучил и пошло оно навсегда в народ.
