Я готова была к самому жуткому виду человека-камня, но только не к замене его примитивной машиной-камнем, автоматом-камнем… то есть – просто камнем. Неприятным воспоминанием о человекообразных машинах мы обязаны эпохе наивных экспериментов, когда многие не понимали, что естественное развитие отношений между людьми складывается на той же основе, что развитие отношений клеток и органов внутри совершенствуемого природой живого тела. Если позволить одному органу перестраивать всю анатомию существа по своему ограниченному идеалу, то получится робот: то есть ублюдок – воплощение злокачественной неполноценности.
И глядя теперь на робота-камня, я презирала эту блестящую коробку с рычагами-конечностями. Робот – это не просто рациональная машина. Это – эрзац-человек. Набожные люди в древности полагали, что они сами эрзац-боги. Как бог якобы создал людей по своему образу и подобию, так и человек создал робота по тому же принципу, и в приступе безвкусия вообразил себя чуть ли не самим Господом. Больше я не могла смотреть на эту пошлую куклу, отвернулась… и оторопела: прямо на меня летел самый настоящий человек. Но такой же медлительный, как его робот. Только это была уже медлительность человека. В движениях – характерная небрежность, свойственная живому существу.
Это был человек и по форме лица. Странность его, какая-то расовая неопределенность, делала лицо еще интереснее, человек улыбался. Это было понятно сразу. Улыбка ироническая и, тем не менее, добрая, милая – редкое сочетание. Единственный недостаток этой улыбки – продолжительность: в ее сиянии можно было преспокойно выспаться.
Я уловила едва заметные движения губ и догадалась: он разговаривает с роботом или с теми, кто остался на корабле.
Пожалуй, со временем я могла бы его понять, несмотря на чудовищную растянутость речи. Нет, я уверена, что могла бы понять. Как много скрывается за этой уверенностью! Одни говорили: «Единый язык для всех, народов – дискриминация остальных языков. Каждый язык – неповторимый, драгоценнейший дар всему человечеству. Переводы, – как бы они совершенны ни были, – всегда уступают оригиналу. Люди должны стать полиглотами!»
«Это абсурд! – возражали другие. – Можно изучить десять, пятнадцать, двадцать языков, но знать сразу все – немыслимо! Выходит, и здесь дискриминация! Если народы стремятся к полному взаимопониманию, – без лингвистических жертв не обойтись. Единый язык – решение самое справедливое!»
Вот о чем спорили наши прадеды. Теперь этот спор казался наивным. Как просто все разрешилось! Чтобы понять незнакомый язык, не требуется ни переводчика, ни словаря, – достаточно развить у себя особый поэтический дар. Язык для человеческой мысли играет такую же роль, как в музыке – манера игры. Мысль может иметь столько поэтических выражений, сколько существует языков. Теперь каждый говорит на родном языке и уверен, что его поймут все, кто слышит… и не только поймут, но и насладятся колоритом незнакомой речи.
Я не знала, о чем говорил человек-камень. Я крутилась, разглядывая его голубые глаза. А он не замечал меня. Ритмы наших жизней несоизмеримы. Для него заметить меня – все равно что успеть поймать взглядом сразу тысячу молний. Я для него – человек-молния. В наших сказках люди-камни служили мишенью для насмешек. Их наделяли невероятно долгой жизнью и одной-единственной фразой на все случаи жизни: «Еще успеется». Авторы как бы хотели сказать, что и в короткую жизнь тоже можно вместить очень многое.
