– Я все им рассказал. Добавить там нечего. Я не упустил ни одной детали. И даже о том, как трусливо сбежал и оставил тебя одного.
– Ты уверен, что рассказал им все? – никак не отставал от него я.
– Да, черт возьми! Уверен! Маразм ещё не до конца поразил мой высыхающий мозг!
– Твой больной воспалённый мозг, сам поразит что угодно. Или кого угодно. Вот возьмём меня например: всю свою сознательную жизнь, я не кому не верил. Отец бросил нас с матерью, когда мне было шесть. Ушёл к другой женщине. Мама так и не смогла пережить его измену. На время она замкнулась, занявшись рукоделием. Из разноцветных канцелярских резинок она создавала оригинальные и неповторимые картины используя гвозди или острые кнопки, забыв о моем существовании на долгое время. Моим воспитанием тогда занималась бабушка. Её мать. Она говорила мне, что мама скоро вернётся, что ей нужно побыть одной. И я терпеливо ждал. Спустя время, так и не справившись с утратой, мать отправилась на поиски отца. И больше я её не видел. Бабушка растила меня одна. Пока не умерла. Я все спрашивал её когда вернётся мама, а она отвечала что скоро. Каждый раз она твердила мне одно и тоже: «она любит тебя, и скоро вернётся», говорила бабушка, – я вдруг понял, что эту историю не рассказывал ни разу в жизни, ни одному живому человеку, но сейчас, я был готов продолжить, – я слышал эти слова и верил ей. Вера постепенно угасала, но эти слова меня успокаивали. Они были панацеей от всех болезней и невзгод. Каждый раз, когда мне становилось плохо, я вновь и вновь спрашивал. И каждый раз получал один и тот же ответ. И вот однажды бабушки не стало. Мне было четырнадцать и меня забрали в интернат. Вот тогда то я и перестал верить. Меня обманывали самые близкие и родные мне люди, и веры к остальным во мне не осталось ни капли. И без неё я прожил ещё прекрасных тринадцать лет. Тринадцать лет, я довольствовался тем, что мне осталось от родителей. Огромная коробка этих самых резинок и недоверие ко всему окружающему миру. Но тут появился ты. И моя резиновая защита лопнула.
– Не хотел разочаровывать тебя вновь, – странным голосом произнёс он.
– Ты меня не разочаровал. А наоборот. Ты лишь подкрепил моё колоссальное недоверие к себе подобным.
Он больше не ответил мне. Просто остался немо сидеть на холодном полу, до тех пор, пока я не уснул, размышляя над тем, как мне вернуть репутацию законопослушного гражданина, и очистить своё имя.
Меня разбудил звук громкого замочного щелчка.
– Заключённый на выход! – раздался громкий голос полицейского, эхом прокатившись по камере.
Я недоумевая смотрел в темную бездонную пустоту окружавшую меня сзади. Старика на прежнем месте не оказалось.
– На выход! Чего ждём?
– Это вы мне? – охрипшим и тихим, после сна голосом, спросил я.
– Нет, это я твоему невидимому соседу по койке.
Я встал и доверчиво заглянул на верхний ярус. Никого. Куда же подевался старик? Увели на допрос? Возможно.
– Тебе, тебе. Кому же ещё? – раздраженно заявил страж, – руки за спину.
Я растерянно выполнил приказ, и направился к выходу. Тяжелые наручники, вновь украсили мои покрасневшие запястья.
Снаружи камеры, стояли двое мужчин в штатском, внимательно рассматривая меня оценивающим взглядом. Оба были высокого роста, спортивного телосложения и вооружены. Только потом я заметил третьего.
Худощавый длиномер в очках с толстой оправой, осматривал соседнюю камеру, сложив руки за спиной так, будто любуясь произведением искусства. Ему очевидно нравилось то, что он видел, и он этого не пытался скрывать. На нем был длинный бежевый плащ, а его большой непропорциональный по соотношению к сухому туловищу череп, украшал старомодный головной убор. Шляпа выглядела столь нелепо, что даже самый неотесанный бутлегер, во времена западного сухого закона, не напялил бы такого даже в разгар рабочего процесса. Надеть подобное, смелости бы не хватило даже самому Чарли Чаплину, во время пародии на Дон Кихота.
