И он остался на лестнице. Я подошла к плечистому блондину, кашлянула и робко сказала:
– Здравствуйте.
С абсолютно каменным лицом парень процедил:
– Евлампия Андреевна Романова? Сдайте паспорт.
Я покорно протянула бордовую книжечку толстощекой бабенке, сидящей в железной клетке перед металлоискателем, и получила взамен железный круглый номерок вроде тех, что выдают в бане. В сумку никто не заглянул, и обыскивать меня не стали.
Алексей Федорович широким шагом двинулся вперед, я засеменила сзади. Мы шли по бесконечным лестницам, изредка проходя сквозь лязгающие решетчатые двери. Наконец мы очутились перед широким коридором, сверху, почти у потолка, виднелась белая стеклянная табличка с черными буквами «Следственная часть».
Алексей Федорович отпер один кабинет и приказал:
– Ждите.
Я рухнула на стул и оглядела крохотное помещение. Обшарпанный письменный стол образца шестидесятых годов, почти раритетная настольная лампа на подставке с зеленым абажуром, допотопный сейф, напоминающий поставленный на попа железный ящик. На стене зачем-то висит карта полушарий, тельняшка. Окно забрано частой решеткой, и из него видна только часть бетонной стены…
Заскрежетал ключ, и в помещение вошел Володя. Маячивший сзади Алексей Федорович угрюмо пробасил:
– Времени вам час, извините, вынужден запереть.
– Естественно, – хладнокровно ответил майор, – должностную инструкцию нужно соблюдать.
Лязгнул замок, мы остались одни. Я кинулась вытаскивать продукты, сигареты и галантерею. Костин мигом проглотил еду, сунул в карман пакетики с кофе, сахар, сигареты и сказал:
– Больше не траться.
– Завтра я продукты принесу.
– Не надо.
– Но как же…
– И так проживу, тут кормят, а за ножницы спасибо, кто надоумил?
– Славка.
– Рожков, – вздохнул Володя и закурил, – ну-ну… И что он просил мне передать?
Я молитвенно сложила руки:
– Вовка, умоляю, покайся. Чистосердечное признание уменьшает вину…
– Но утяжеляет срок, – хмыкнул приятель, – в чем мне, интересно, признаваться надо?
– В убийстве Репниной Софьи Андреевны, 1980 года рождения. Знаешь такую особу?
– Только с прекрасной стороны, – тихо ответил Володя, – некоторое время с обоюдным удовольствием провели вместе.
– А почему расстались?
Приятель вздохнул.
– Знаешь, пока речь шла о постельных удовольствиях, проблем не возникало. Соня – девочка красивая и в кровати многим сто очков вперед даст, фигура роскошная, талию двумя пальцами обхватить можно, грудь словно у Джины Лоллобриджиды в лучшие годы, ноги от ушей, волос – как у трех колли, огромная светлая копна… Но вот когда я к ней чуть привык и захотел просто поговорить, выяснилось, что это невозможно.
– Почему?
Володя с наслаждением закурил и пояснил:
– Сонюшка глупа, как муха. Я сначала думал – прикидывается. Ну как моя дама ухитрилась прожить на свете двадцать лет и ничего не прочитать? Допустим то, что она считает, будто Грибоедов – это марка кетчупа, еще полбеды. Впрочем, меня не слишком напрягло, что она радостно заявила, будто станция «Маяковская» названа в честь построившего ее архитектора, но зимой я затащил ее в кино на «Трех мушкетеров»… Так когда Констанция Бонасье скончалась, бедненькая Сонечка залилась слезами, повторяя: «Умерла, ах, как жаль!»
Глядя на такую реакцию, Володя мигом понял, что его дама никогда не держала в руках книг Дюма, впрочем, любых книг вообще.
– С ней просто не о чем было побеседовать, – объяснил майор, – Соня интересовалась только сплетнями о людях искусства, вернее, эстрадных певцах, еще живо обсуждала новое платье подруги и весьма заинтересованно высказывалась на тему косметики. Даже журнал «Космополитен» с его статьями «Как удержать мужа» и «Стоит ли заводить роман с начальником» казался девушке слишком сложным. Честно говоря, она предпочитала комиксы и видеокассеты. В особенности ей нравился фильм с Джимом Керри «Тупой, еще тупее»… Когда главный герой громко пукал в гостиной, Сонечка валилась на пол от хохота, подталкивая Володю локтем: «Нет, ты гляди, какой прикол! Уписаться можно!»
