Чувство не менялось. Витя – менялся, переживал все свои насекомые метаморфозы: младенец, малыш, школьник, ненадолго отпал от нее, замкнувшись в угрюмой подростковой нескладности, как гусеница в твердой куколке. Потом выпорхнул прекрасным юношей. Теперь уже, конечно, молодой мужчина. Ее любовь охватывала все эти его ипостаси, вложенные друг в друга, как матрешки.
Вера с гордостью продела свою руку под его.
– Ты почему в театр так рано примчался?
И тут же забыла свой вопрос. Разглядывала публику. Уже ловила чужие взгляды в фойе. Смотрела на себя чужими глазами – и нежилась в них, как в теплой воде. Моложавая мать со взрослым сыном. Другие поди и звонка от детей не дождутся…
– Просто раньше тебя, вот и все, – ответил сын.
«…Боже упаси!» – думала Вера о своем. Ей повезло: она любила своих детей и любила взаимно, – могло и не повезти; не хотелось даже представлять, на что тогда была бы похожа ее жизнь.
– Мам, идем, – потянул ее сын. – Он там, наверное, уже кудахчет.
– Ты все-таки называй его папой. Иногда. Ему же жутко нравится.
– Могу в виде компромисса называть его Борисом Анатольевичем.
– Ну Вить…
– По этой лестнице – короче.
– А по той – длиннее, – потянула его Вера. – Пройдемся немного. Я хочу на людей посмотреть, себя показать.
Виктор повел ее через фойе. Как длиннее. Мамин лучший друг.
Борис и правда уже ждал у ложи:
– Привет.
Виктор не глядел на него:
– А Аня где?
– Уже села.
Борис пропустил Веру вперед, за бархатную занавеску, сам задержался в пахнущей духами и пылью темноте с проблесками позолоты, приложил к уху телефон, дождался писка голосовой почты, тихо, но так чтобы слышно было беспокойство, бросил: «Ира, просто хочу знать, что все в порядке». Отключил звук. Рабочий телефон тоже переставил на airplane mode. И вошел в ложу. В свет, рокот, звуки настраиваемого оркестра, как бы снизу куполом подпиравшие гигантскую хрустальную люстру.
Вера выпустила из объятий дочь.
– Мам, ты чего? – с улыбкой спросила и Аня, оправила платье. – Ой, смотри, у тебя пятно на платье.
Вера прижала подбородок, скосила глаза на черный бархат.
– Где? Это? Пыль. Странно. Откуда?
Махнула рукой:
– А. Отвалится само… Ань, – позвала она дочь. – Я тебя обожаю.
– Мама сегодня восторженная какая-то, – с нежной насмешкой заметил сестре Виктор.
Та спросила его одними глазами поверх Вериного бархатного плеча. Виктор еле уловимо кивнул сестре.
– Странное чувство. Видеть весь этот театр снаружи, – заметил он, садясь.
– Предвкушаешь спектакль? – поинтересовалась Аня.
Вера почувствовала спиной сквозняк. Обернулась из кресла – на лице легкая тревога. Борис ей улыбнулся: все хорошо. Виктор сделал вид, что не заметил его появления, – а может, и правда не заметил: показывал спину в темно-синем пиджаке, разглядывал полный зал. Аня крутила колесики перламутрового бинокля. Борис потянул за золоченую спинку, сел на бархатное сиденье и, разделяя любопытство жены, пасынка, дочери, тоже стал разглядывать зал.
В балете он раньше не был. В этом театре, кажется, да, но не на спектакле – вручали какую-то премию, Борис представлял, как всегда, спонсоров, в одном из множества комитетов и советов, в которых числился.
Неровные тихие вопли настраиваемых скрипок образовывали какофонию, которая наполняла предвкушением чуда.
– Царя еще нет, – сообщила Вера.
– Опаздывает, – ухмыльнулся Борис. За бархатным бортом ложи он казался себе плывущим в утлой золотой лодочке прямо в шипящее море.
