– Я здесь не так долго, я же говорю, – и слегка капризно добавила: – Хватит меня пытать, почему ты такой приставучий?
Ольховский уже не понимал, к чему относилось последнее.
Она переместила голову повыше, приподнялась и мягко куснула его в губы. Потом провела языком по деснам. Позволила просунуть кончик языка себе в рот, хотя профессия не предполагает поцелуев, учитывая даже более глубокие проникновения.
Ольховский прижал ее к себе – грубовато, пожалуй…
– Подожди, не так… Погладь сначала…
Презерватив она снова надевала руками – еще один признак непрофессионализма.
Во второй раз ему не удалось довести ее до сладких судорог.
– Прости… Я же вижу, что ты очень старался… – склонилась она над ним, покусывая ухо, когда он расцепил объятия и отвалился от нее.
Он смолчал. Он делал все как надо, он это знал, но при этом упустил что-то психологически важное для Анжелики.
– Тебе понравилось? – так же, как и в первый раз, спросила Лика, словно отмечала это в дневнике какими-нибудь плюсиками и минусами.
– Я в тебя влюбился, – так же тихо прошептал он ей, когда глаза ее были близко-близко, ведь такую чушь можно говорить только так.
В этот момент в дверь постучали.
– Ну-у, – огорчилась она. – Останься еще на часик, если у тебя есть деньги.
– Пора идти, – выдохнул Ольховский. Ему вообще не хотелось уходить, и поэтому уйти надо было непременно. Тянуть сладкие «часики» можно было до тех пор, пока не кончатся деньги. С каждым последующим «часиком» он все больше привязывался бы к девчонке. Объяснять ей это он не стал.
Ольховский сел на диване, потрепал сбившиеся на сторону ее кудри:
– Пора, пора… Я приду еще, если ты не против.
– Как я могу быть против? – логично ответила Лика.
Он вздохнул и принялся одеваться.
– Приходи, – пригласила она его еще раз, стоя перед ним и расправляя на бедрах черные кружева условных трусиков. В них ее тощие девчоночьи ноги казались еще длиннее. Ниже колена и у лодыжки Лика завела себе два потемневших синяка. Щедрое солнце города Сальска сделало коричневатой кожу там, где тело не прикрывало белье, и гладким девчоночьим ногам не хватало только крапивных волдырей, которыми могут похвастаться подростки чуть младше ее.
Наконец они вышли в коридор.
– Ну, пока, Анжелика, – произнес Ольховский с нарочитой грустью.
– Пока. – Она весело смотрела на него из-под кудрей и вдруг приклеила к его губам звонкий, сухой поцелуй.
– Я приду, – тихо повторил он, чувствуя к ней легкую, кукольную нежность.
Она кивнула. Из кухни послышались неторопливые шарканья Рыжей.
– До свидания, – кивнул он и ей из приличия.
– Приходите к нам еще, – медово звучало из ее нарисованных губ.
Он нашел в себе силы оторваться от Лики и открыть дверь на лестницу. В компании Рыжей сделать это было гораздо проще. Дверь в сказку захлопнулась за ним с металлическим лязгом.
Сначала ему хотелось кричать, потом выпить. А затем Ольховский пошел домой: во-первых, выпивка есть дома, а во-вторых, главные приключения дня с ним уже произошли и глупо было рассчитывать на что-то большее.
* * *
Вернувшись, он намеренно громко открывал входную дверь – мало ли что! Оказалось, не зря. И хотя дверь в комнату сына была закрыта, он знал: за ней шумно шевелилось живое содержимое.
– Папа, привет, – донеслось из-за двери. Видимо, отвлекся-таки сын, чтобы обозначить свое присутствие. Не виделись-то часа три.
– Привет, – откликнулся Ольховский.
