Но и этим его несчастья не исчерпывались. Ведь он еще не заглядывал в своего «Цезаря», а на последнем уроке Вартон, учитель латинского языка, пригрозил, что пожалуется на Парсона директору, если тот еще раз явится в класс, не приготовив урока.
Пожалуй, Парсон еще успел бы списать заданный перевод у Тельсона (Тельсон списал его у кого-то еще к прошлому уроку), да вот беда: Блумфильд с Геймом вздумали сегодня кататься на лодке, и само собой разумеется, что ему, Парсону, придется править для них рулем. Конечно, править рулем нетрудно, и если служить кому-нибудь, то почему же не Блумфильду? Тем более, что теперь, после ухода Виндгама, Блумфильд, по всей вероятности, будет новым капитаном.
Но когда же, скажите на милость, ему приготовить перевод из Юлия Цезаря и написать эти несчастные французские глаголы? Не может же он взять книгу в лодку! Остается одно: смириться с возможными последствиями жалобы учителя. Нет сомнений, что директор его накажет. Парсона постоянно наказывают, гораздо чаще, чем Тельсона. Тельсону-то хорошо: он фаг Ридделя, и ему никогда не приходится катать в лодке своего патрона. Кроме того, Риддель всегда помогает ему готовить уроки. А от Блумфильда такой любезности не дождешься!..
Все эти мысли сильно портили настроение Парсона в это ясное летнее утро. Но хуже всего то, что он должен сию минуту встать с постели, чтобы разбудить Блумфильда, иначе ему достанется. А Блумфильда Парсон боялся гораздо больше, чем самого директора…
Мальчик угрюмо сбросил с себя одеяло и спустил одну ногу с кровати. Парсон не выспался: ему всю ночь снился вчерашний неудачный бег, и сон ничуть не освежил его. Если бы не это несвоевременное катание, как славно он мог бы приготовить свои уроки в постели!
Случайный взгляд на часы, все еще зажатые в руке, немедленно положили конец дальнейшим размышлениям. Парсон вскочил как ошпаренный, наспех оделся и со всех ног бросился по коридору в комнату своего повелителя.
По правде сказать, классному капитану так же мало хотелось вставать, как и его фагу. Парсону пришлось долго трясти Блумфильда, прежде чем тот начал подавать признаки жизни.
– Который час? – спросил он наконец сонным голосом.
– Шесть, то есть две или три минуты седьмого, – ответил Парсон.
– Почему же ты не разбудил меня ровно в шесть, как я тебе велел? – пробормотал Блумфильд, поворачиваясь на другой бок.
– Да ведь всего три минуты седьмого! – обиженно воскликнул Парсон.
– Ну хорошо. Сходи разбуди Гейма.
Парсон отправился будить Гейма, зная наперед, что не успеет он выйти за дверь, как Блумфильд опять захрапит. Так и случилось. Кое-как добившись от Гейма обещания, что он сейчас встанет, фаг вернулся к своему патрону и застал его спящим крепчайшим сном.
Пришлось проделать ту же процедуру, что и две минуты назад. Но Блумфильд так разоспался, что теперь на него уже не действовали ни толчки, ни встряхивания. Парсону очень хотелось бросить его и приняться за французские глаголы, но его останавливало предчувствие возможных неприятностей. Он решился на последнюю отчаянную меру и, сдернув с Блумфильда одеяло, крикнул ему в самое ухо:
– Блумфильд, вставайте, половина седьмого!
Это подействовало. Блумфильд мгновенно принял сидячее положение, точно автомат на пружинах, и спросил, протирая глаза:
– Как половина седьмого? Что же ты не разбудил меня в шесть?
– Я вас будил.
– Не лги. Если бы ты будил меня в шесть, так я и встал бы в шесть.
