– Да, вот именно, по необходимости! Но что это, как не сигналы чувств, идущие от плоти, которая, возможно, была там, где ты не должна была быть и делала непотребные вещи?
Другие люди, Другая Память, подумала Ребекка. Испытав это, она понимала, что никогда по доброй воле не откажется от такого дара. Наверное, я и правда стала Сестрой Бене Гессерит. Именно этого он больше всего, конечно, и опасается.
– Вот что я тебе скажу, – заговорил после недолгого молчания Раввин. – Это жестокое рассечение живого сознания, как они это называют, все это ничто, до тех пор, пока ты не поймешь, как принимать решения, нити которых связывают тебя с чужими жизнями.
– Видеть отражения собственных поступков в реакциях других людей, именно так расценивают Сестры свой дар.
– Это мудрость. Так что говорит твоя леди по поводу того, к чему они стремятся?
– Они хотят повлиять на созревание человечества.
– М-м-м. И она находит, что события не находятся вне ее влияния, просто не все из этих событий доступны ее чувствам. Это почти мудро. Но созревание… ах, Ребекка. Разве дано нам вмешиваться в планы Всевышнего? Разве право человека ставить границы природе Яхве? Думаю, что Лето Второй понимал это. А леди, которая поселилась внутри тебя, отрицает эту очевидную вещь.
– Она говорит, что он был ужасным тираном.
– Да, был, но и до него были мудрые тираны, и сколько их будет после нас!
– Они называют его Шайтаном.
– Он обладал силой сатаны. Я вполне разделяю их страхи по этому поводу. Он не столько обладал предзнанием, сколько умел цементировать. Он закрепил форму того, что видел и понимал.
– Это говорит и леди. Она утверждает, что то, что он сохранил, – это их чаша Святого Грааля.
– И опять я могу сказать, что это почти мудро.
Раввин глубоко вздохнул и взглянул на приборы. Энергия на завтра.
Он снова обратил внимание на Ребекку. Она изменилась. Этого нельзя было не заметить. Она стала похожа на Сестру Бене Гессерит, и это было вполне объяснимо. Ее сознание было переполнено людьми с Лампадас. Но те люди не были гадаринскими свиньями, которых надо утопить в море. Да и я не Иисус, подумал Раввин.
– Те вещи, которые они рассказали тебе о Верховной Матери Одраде – о том, что она часто ругает своих собственных архивариусов и Архив… Подумаешь! Разве Архив – это не то же самое, что наши священные книги, в которых мы храним нашу мудрость?
– Значит, вы считаете, что я – архивариус, Равви?
Вопрос смутил его, но одновременно высветил проблему. Он улыбнулся.
– Вот что я скажу тебе, дочь моя. Пожалуй, я немного сочувствую этой Одраде. Архивариусы – такие ворчуны.
– Это не проявление мудрости, Равви?
Как застенчиво прозвучал этот вопрос в устах Ребекки!
– Поверь мне, что это так и есть, дочь моя. Как тщательно настоящий архивариус подавляет в себе всякий, самый легкий намек на предубеждение. Слово есть слово, за одним словом всегда следует другое. Какая надменность!
– Но как судить о том, какое именно слово самое верное, Равви?
– Ах, ну вот и к тебе явилось немного мудрости, дочь моя. Но Сестры Бене Гессерит не достигли мудрости, и мешает им их чаша Грааля.
По выражению лица Раввина Ребекка поняла, что он пытается посеять сомнение в ценности обитающих в ее сознании жизней.
– Позволь мне кое-что сказать тебе по поводу Бене Гессерит, – сказал он и вдруг понял, что ему нечего сказать. Не было слов, не было мудрого совета. Такого не случалось с ним ни разу за многие годы. Оставалось только одно – говорить то, что подскажет сердце.
