Лес мальчика просто завораживал. Гренадерские войска иван-чая, захватившие обочины лугов, внезапно обрывались у края старой дороги; в этом месте её когда-то так разъездили, что она просела и закисла в грязях, превратившись в крошечное болотце, с небольшим зеленым, затянутым ряской глазом настоящей топи, вокруг которой густо разрослись череда и мышехвостник. Бабушка, отчего-то вбившая себе в голову, что мальчик непременно полезет в болотце и завязнет там насмерть, а она и добежать не успеет, каждый раз, как шли мимо, сердито говорила:
– Вот, смотри: сотый раз предупреждаю, не лазай туда. Грязь, топь – видишь, осока забралась, по пояс утопла, да так и не выбралась, с тех пор так там и живет, ни солнышка ей, ни света… Ума-то нету!
За дорогой с озерком кустилась волчья ягода, волчье лыко и бересклет, вдоль тропинки пушился кружевной долговязый василисник, а крохотные полянки целиком устилал упругий селезеночник. Тропинка ныряла под молодые ёлочки на опушке, а за елочками уже стоял сумрак, который охраняли сосны, березы и раскидистый орешник. Бабушка, входя в лес, всегда размашисто крестилась и кланялась, негромко приговаривая:
– Господи, благослови леса наши, Твоё творение! Спаси и сохрани всё, живущее, дышащее и цветущее в нем! Убереги лес от смертного ветра, от пожара, потопа, от жука-оглоеда, от лихого человека…
Мальчик оглядывался, нахмурившись (видать, передалась ему привычка Дома тревожиться за всю окрестность), и спрашивал:
– Бабушка! Тропинка убежала в лес – она там не заблудится?..
– Ох ты, – говорила бабушка, – вот ты молодец, а мне и ни к чему… А ну пойдем, проверим.
Тропинка вилась сначала по густой траве, и бабушка Та говорила, щурясь:
– Смотри, папоротник-орляк. Рассказывают, что он цветет раз в сто лет, и всегда там, где закопан клад, ну, да это так, сказки… Это земляника… А вот, гляди, полянка тебе – капустка заячья! Сорви, пожуй – она кисленькая, её ещё кисличкой зовут… А вот это уже не трава, а молодые рябинки пробились.
Вскоре лес обступал их уже со всех сторон; мальчику казалось – громадные стволы чуть склоняются к нему, и деревья внимательно его разглядывают, перешептываясь невнятно, как будто удивляются, зачем забрел в их тесный круг этот, маленький, и не надо ли ждать от него какой-либо неприятности? Чтобы они не волновались напрасно, мальчик всё повторял:
– Здравствуйте! И вы здравствуйте! Мы не с бедой, мы в гости!..
– Что ты?.. – оборачивалась бабушка Та.
– Здороваюсь, – говорил мальчик, и бабушка одобрительно кивала.
В глубине леса землю покрывал толстый слой когда-то опавшей хвои, да изредка зеленел вороний глаз, вероника и хвощ, похожий на дымок от сырых дров. На старые стволы, до самого неба вознесшие многотонную гущину крон, кое-где снизу наполз серебристо-зеленый лишайник; иногда ему даже удавалось вскарабкаться на нижние ветви, и тогда казалось, что дерево поросло голубоватым мхом, а листьев или хвои на таких ветках не было вовсе.
…Однажды они пробирались по широкой просеке, поросшей молодыми березками, и мальчик вдруг увидел, как вылетел из дальнего тумана и долго – так долго! – летел им навстречу кто-то огромный, пёстрый, мощнокрылатый, распахнутый почти во всю ширину просеки. Мальчик совсем было приготовился испугаться, но этот резко и неожиданно взмыл ввысь, и исчез в корзинном переплетении сосново-еловых лап.
– Пи-и-у… Пи-иу-пиу-у-у… – раздалось сверху, тоскливо, скучливо, но в то же время чуточку с вызовом.
