– Возможно, они были не так уж стары, но казались самыми старыми на свете. Они жили в нашем квартале, через несколько домов от нашего, и почти никогда не выходили на улицу. Увидеть их можно было лишь иногда в воскресенье днем, и тогда… тогда замирали любые игры и вся жизнь на улице. Ходили они всегда под руку, по теневой стороне улицы, мужчина непременно в шляпе, и их окружало облако скорби. Бабушка рассказала мне их историю, когда мне, думаю, было не больше семи лет. Когда-то у супругов Блуме были две дочери, две прелестные молодые дочери, которые однажды летом отправились вместе в Париж. Там их обеих убили под каким-то мостом, и с тех пор родители больше ни с кем не общались. Девушек доставили домой во французских гробах. Вот такая история… мы, дети, всегда смотрели на них с глубочайшим почтением. Просто с чертовским уважением…
Он умолк и выпустил руки Ульрики.
– Дети не должны умирать раньше родителей.
Она кивнула.
– Хочешь чаю?
– Спасибо. Если ты добавишь туда несколько капель рома.
Она встала. Подошла к столику возле мойки и включила электрический чайник. Немного покопалась среди бутылок в шкафу. Ван Вейтерен остался сидеть за столом. Сцепил руки в замок и опустил на них подбородок. Прикрыл глаза и вновь почувствовал боль в глазницах. Жгучая боль распространялась оттуда к вискам.
– Мне уже доводилось переживать это…
Ульрика обернулась и посмотрела на него.
– Нет, не по работе. Просто я много раз представлял себе смерть Эриха… что мне придется хоронить его, а не наоборот. Не в последнее время, а гораздо раньше. Восемь – десять лет назад. Представлял со всей очевидностью… отца, который хоронит сына, не знаю, возможно, подобным мыслям предаются все родители.
Ульрика поставила на стол две дымящиеся чашки и снова села напротив Ван Вейтерена.
– Я – нет, – сказала она. – Во всяком случае, не столь явственно. Почему ты мучил себя подобными вещами? На то должны быть причины.
Ван Вейтерен кивнул, осторожно отпив крепкого и сладкого напитка.
– Да… – Он немного поколебался. – Да, причины были. По крайней мере, одна… когда Эриху было восемнадцать, он пытался покончить с собой. Наглотался таблеток, которых хватило бы на пять-шесть взрослых людей. Его обнаружила подружка и вовремя доставила в больницу. Если бы не она, он бы умер. Прошло уже более десяти лет, а какое-то время это снилось мне каждую ночь. Не только его пустой, отчаявшийся, виноватый взгляд в больничной постели… мне снилось, что его затея удалась и я хожу менять цветы на его могиле. И тому подобное. Такое ощущение, будто… будто я тренировался. Теперь это стало реальностью, ведь в те годы я знал, что рано или поздно так и будет… или думал. Я уже почти успел забыть, а теперь так и вышло. Эрих мертв.
Он снова умолк. По лестнице прошел разносчик газет или кто-то из соседей. Ульрика собралась было что-то сказать, но передумала.
– Я сейчас пытался зайти в церковь Кеймер, – продолжал Ван Вейтерен, – но она оказалась закрыта. Ты можешь мне объяснить, зачем надо запирать церкви?
Она медленно погладила его руки. Прошла минута. Потом две. Ульрика пыталась подобрать слова, он это понимал.
– Эрих умер не по собственному желанию, – наконец сказала она. – Это большая разница.
Он не ответил. Высвободил правую руку и отпил глоток.
– Возможно, – произнес он. – Может, разница и большая. Сейчас мне трудно судить.
Снова повисла тишина. Через окно в кухню начал проникать серый рассвет. На часах было несколько минут восьмого. Улица и город проснулись. Наступил еще один ноябрьский день. Жизнь снова набирала темп.
