И сразу оказался в просторном помещении, хорошо освещённом солнцем через большой почти круглый проем в потолке. Судя по строительным лесам вдоль стен, здание находилось в процессе либо ремонта, либо перестройки. В тени одной из стен стояло на козлах подобие стола, сколоченного из досок. Он был заляпан разноцветными пятнами и заставлен глиняными и стеклянными кувшинами, ступами, банками и баночками, в щели между досок были вставлены на сушку кисти разных размеров. На дальнем уголке стола на тряпице, когда-то имевшей белый цвет, лежали: полголовки сыра, несколько луковиц, что-то напоминающее лепёшки.
Два курчавых паренька почти херувимской наружности, стоя по разные стороны стола, напротив друг друга, энергично толкли и размешивали что-то в небольших посудинах. На них, кроме грязных фартуков и куска ткани вокруг бёдер, ничего не было. Один работал голыми руками, у другого на кистях было что-то вроде тканевых перчаток. Время от времени они поднимали свои песты к лучам солнечного света, разглядывая цвет краски на них. При этом они непрерывно болтали, смеялись, подначивая друг друга. Иногда в их разговоры вклинивались голоса с нижнего яруса строительных лесов, с которого свешивались ещё две черные головы. И одна из них, судя по длине волос и звонкому голосу, была девичья.
В какой-то момент растиратели красок заспорили, к кому пойти сегодня вечером: к вдове синьоре Кастеллони или к братьям Маттератти. И там, и там намечались маскарады и кому-то из гостей под маской наверняка захочется получить удовольствие. Может быть, удастся прихватить оттуда домой что-нибудь из еды. Решили, что разделятся, чтобы не соперничать друг с другом, как прошлый раз, если спрос будет небольшим. Теперь заспорили – кто к кому пойдёт. Никто не хотел идти к братьям. Скуповаты, мол, они и грубияны несносные, могут и прогнать, и побить.
Их спор был прерван резким голосом, потребовавшим помыть кисти и принести краски телесного цвета. Оба юноши бросились к станку, на котором вертикально стояло огромное полотно высотой не менее трёх метров. На нем уже был нанесён тёмный фон по краям, тщательно выписана голова пожилой женщины с выражением глубокой печали на лице. В стадии завершения находились две головы молодых красивых девушек. Контуры двух стоящих мужских фигур, а также фигура Христа, были только обозначены.
Задремавший пассажир электрички ясно сознавал во сне, что видит будущую картину Караваджо «Положение во гроб» в процессе её создания, и понимал, что пожилая женщина на холсте должна олицетворять мать Иисуса. Но лицо её почему-то было лицом его давно умершей родной матери. Подсознание вытолкнуло её образ из своих недр без всякой, казалось бы, связи с тем, что ОН сейчас видел во сне.
В молодости ОН доставил матери немало огорчений, и в памяти его навсегда осело печальное выражение её лица в окне, когда ОН, в очередной раз надолго покидая дом, оглянулся, чтобы помахать рукой на прощание. И именно это выражение ОН видел сейчас на лице матери Иисуса. Этот образ изредка посещал его, пока она была жива. Чаще всего тогда, когда его совесть вдруг напоминала, что у него где-то есть бесконечно любящая мать, обременённая серьёзными болячками и заботами о младших двух детях, тоже не ставших для неё подарками судьбы. ОН бросался к столу написать письмо. Но письма эти были почти всегда короткими и не сильно отличались по содержанию. Обычно спрашивал о здоровье, как и что у них там в семье, а о себе отделывался привычными фразами, которые сводились по смыслу к словам: «у меня все нормально, жив, здоров, работаю».
