Шурик вздохнул, посмотрел на доктора в надежде на сочувствие, но тот почему-то молчал, с интересом изучая странного пациента.
– Я ж старался в своем деле всех на лопатки положить. И положил! Я ж, можно сказать, в своем деле, как вы, незаменим! Ну, сейчас-то что?! Дело прошлое. Вы, позвольте полюбопытствовать, Николая Семеновича, земляка нашего, читали? – Шурик с хитрым прищуром посмотрел на доктора.
Хирург, обескураженный взрывом словоблудия пациента, не ожидал такого вопроса и только машинально замотал головой.
– Ну вот, я так и знал! – Шурик в сердцах хлопнул себя по коленкам. – Я даже не сомневался! Даю подсказку, он не олигарх!
– Да не знаю я твоего Николая Семеновича! – возмутился доктор.
– Понятное дело, – перебил Шурик, – ваше поколение только бабло и ценит. А про просвещенного человека, земляка нашего, Николая Семеновича Лескова, выходит, ни сном, ни духом! А может он с меня своего Левшу срисовал?! – Шурик наклонился к Палычу и постучал себя кулаком в грудь. – С меня! Все так говорят, кто поумней да пограмотней: «Шурик – вылитый Левша!», – выпалил он с намеком на необразованность доктора. – И неважно, что мы с ним по времени не совпали. Такие самородки, как я, они вне времени. Их земля родит из недр своих! Но вам этого, вижу, не понять, – он гордо посмотрел на Палыча.
– Все сказал!? Ты смотри, какой трибун выискался?! – вскипел хирург. – Хоть сейчас на броневик ставь! А теперь ты меня послушай! Пока ты самогонку бухаешь по своим рецептам, я с семи утра и до позднего вечера торчу в этой больнице! Копаюсь в ваших потрохах. И еще, как минимум, два ночных дежурства в неделю – некому экстренных оперировать! У меня, – он кивнул на кипу историй болезни, – писанины этой, знаешь сколько?! На всемирку потянет! Твой земляк отдыхал! А зарплата, если ты думаешь, что я тут деньги лопатой огребаю, со всеми накрутками еле-еле до тридцати тысяч вытягивает! Санитарок нет, медсестер нет, на кухне продукты воруют. Завхоз простыни с одеялами пропил! Больница, сам видел, лет сорок без ремонта! А ты мне про какого-то левшу лепишь! И еще баблом попрекаешь! У меня, между прочим, двое детей! И мать лежачая уже два года. Мне их поднимать надо! Так что на одну зарплату шибко не разгонишься. Одно спасение – коммерческие операции и благодарность пациентов. Да, беру! Но я за свой труд беру! За спасенные жизни! А жизнь, знаешь ли, самородок земли русской, ни в какой прейскурант не вписывается. А что в больнице бардак – согласен! Я про это лучше твоего земляка могу написать…
– Не кипятись, Палыч! Звиняй, что, может, и обидел ненароком, – перебил его Шурик. – Теперь меня послушай. Может, хоть ты меня поймешь. Раньше наш совхоз миллионером был. Всю область овощами кормил. Ферма была хорошая, молоко детям в садике и школе бесплатно давали. На мне вся техника держалась. Я ж любую деталь сделаю любо-дорого, лучше заводской! А сейчас – кто я?! Вот уже десять лет я задаю себе один и тот же вопрос: «На хрена меня перестраивали?! Я ж никого об этом не просил!», – Шурик исступленно стучал себя в грудь. – Как так!? Я, мастер «золотые руки», в алкаша превратился, а?! Я ж работать хотел! Детей растить! А вот судьба крутанула так, что я махом слетел с катушек на обочину жизни. И не только я. Весь совхоз под откос пустили. Кто виноват? Не знаю? Нет ответа на мой вопрос. Вот и пью до самоистребления, потому как трезвого себя ненавижу и не уважаю. Знаешь, Палыч, каково это, самого себя ненавидеть?! Вижу, не понимаешь! – выдохнул Шурик и рухнул на стул, опустив голову.
