Марго растерялась. В голове застряло слово «думаешь», которое, как воткнутый между шестернями гвоздь, мешало мыслям крутиться дальше. Всё, что она смогла сказать:
– Ты что, правда собираешься на мне жениться?
– Сколько можно спрашивать одно и то же? Да, я собираюсь на тебе жениться. И – да, я хочу от тебя детей. Но при одном условии.
– Аааа… Ну, значит, свадьбы не будет.
– Почему? Ты же не знаешь, что это за условие.
– Знаю, конечно. Я должна быть девственницей.
– Что?.. Да плевать мне на твою девственность! – Он, видимо, всё-таки обдумал эту мысль, потому что добавил: – Конечно, это с твоей стороны было бы очень мило, но нельзя же иметь всего…
– Тогда что? – Марго терялась в догадках. Он смотрел ей в глаза и молчал. Наконец решился:
– Нас в постели должно быть только двое!
– Ты о чём? – машинально спросила Марго, чувствуя, что готова провалиться сквозь землю: неужели он понял?!
– Ты прекрасно знаешь, о чём я. Тогда, на набережной, когда я целовал тебя, ты ведь думала о нём?.. Можешь не отвечать. Я действительно хотел придушить тебя!..
Марго стояла потупив голову, как провинившаяся школьница, и чувствовала, что вот-вот расплачется.
– Ну вот! Понеслось, – голос Тамаза смягчился, и он притянул её к себе. – Этого ещё нам не хватало… Постой! – отстранившись, он достал белоснежный платок из кармана своего белого пиджака и вложил в её руку. – Держи. А то всего меня тушью перемажешь.
Дав ей выплакаться, он приподнял пальцами её подбородок, посмотрел в заплаканные глаза и сказал серьёзно:
– Ты его забудешь, поняла? Это я тебе обещаю!
……………………………..
Но ничего не вышло.
Дни шли за днями, август незаметным образом превратился сентябрь: Студенческие год закончились, и начало осени стало совсем неотличимо от конца лета. Шесть дней в неделю она ходила на работу в свою библиотеку, по вторникам четвергам и субботам – на репетиции. Все остальные вечера, если Тамаз не был занят у себя в театре, они гуляли по городу, ходили на спектакли и концерты. Раза два она даже бывала у него дома, но эти визиты оставались вполне невинными – он, видимо, тоже ждал: в конце месяца предстоял этот злосчастный конкурс.
Марго мечтала о том, чтобы конкурс, наконец, оказался позади, как моряк мечтает о береге после долгого и опасного плавания. Чем бы он ни закончился, её обязательства перед коллективом и Майей Сергеевной можно будет считать исполненными, и она сможет с чистой совестью покинуть студию. Их конкурсный номер, если верить Майке, вышел «вполне сносным» – по крайней мере, технически. Но ему не хватало того чувственного слияния, которое составляет главную прелесть латинских танцев. Несмотря на все усилия хореографов, это была скорее схватка двух непримиримых противников, каковую мысль и выразил Тамаз после очередной из бесконечного числа попыток:
– Да это просто спарринг какой-то!
Майка вынуждена была признать, что сохранение этой пары оказалось ошибкой. Её многолетний опыт дал осечку. Пережив бессчётные влюблённости всех поколений своих питомцев, она, как ей казалось, научилась преобразовывать их энергию в танец, умело направляя выбросы этого гормонального пара в пластику движений. Эффективность такого подхода подтверждалась многочисленными дипломами, которые почти целиком занимали одну из стен танцевального зала, а также кубками, выставленными в стеклянных стеллажах в вестибюле. Теперь же ни один из её приёмов не работал, и она не могла понять почему: после месяца изнурительных репетиций результат был так же далёк от совершенства, как и в самом их начале. Всё, чего удалось добиться, это определённой технической отточенности, однако это не тот результат, которым можно впечатлить искушённое конкурсное жюри. Майка попыталась изменить концепцию танца, использовав энергию противостояния этих двоих, но это был, конечно, акт отчаяния – самба всё-таки не капоэйра!
