Пока против «понаехавших» еще окончательно не ополчились, Кари успела получить здесь некий эквивалент аттестата о среднем образовании, к которому потихоньку подсунула лицензию санитарки, полученную на родине после краткосрочных, всего шестинедельных курсов. Богатый жизненный опыт, конечно, тоже не стоило сбрасывать со счетов. Но чтобы учиться дальше, требовались бумаги получше. «Мигра» – иммиграционно-таможенная полиция – следила за такими вещами крайне бдительно.
В быстро тускнеющих тропических сумерках она села в автобус, направляясь обратно в огромный дом на берегу залива. Когда добралась до дверей, уже практически стемнело, на фоне тускнеющего заката пальмы казались совершенно черными.
Еще немножко посидела у воды. Ветерок с залива в тот вечер был полон призраков – нес тени мужчин и женщин, парней и девушек, мальчишек и девчонок, которые выжили или умерли у нее на руках, пока она пыталась залатать их раны. Одни, хватая воздух ртом, все же преодолели смерть; другие, конвульсивно содрогнувшись, обмякали навсегда.
Бывали вечера, когда этот ветерок легонько касался ее воспоминанием о нежном поцелуе, о взмахе щекотнувших лицо ресниц, о сладком дыхании на шее.
Иногда то, иногда это, но ветер всегда был чем-то полон, всегда нёс что-нибудь с собой.
Кари сидела во дворе, слушая лягушек, под застывшими взглядами лотосов, внимательно наблюдавших за ней с поверхности декоративного пруда. Подняла взгляд на круглый вход домика для совы, который соорудила из старого деревянного ящика. Никто оттуда так и не выглянул. Мерцали лишь крошечные глазки древесных лягушек, втихаря подглядывающих за ней из полумрака.
Попробовала насвистеть песенку дрозда. Никто не отозвался. Заходя в дом в то давящее время суток, когда в очередной раз оказываешься за столом в одиночестве, Кари опять ощутила пустоту в сердце.
Изначально домом владел Пабло Эскобар[3], но сам он никогда тут не жил. Молва сходилась на том, что купил он его для своей семьи – на случай если его вдруг экстрадируют в Соединенные Штаты.
После смерти Эскобара дом регулярно становился объектом внимания юристов. На протяжении долгих лет он перевидал множество плейбоев, простофиль и спекулянтов недвижимостью – самонадеянных скоробогачей, которые покупали его после очередного судебного решения и какое-то время держали за собой, пока дело опять не откатывалось назад, все в тот же суд по делам о банкротстве. А в доме всё продолжали накапливаться «игрушки» предыдущих хозяев, свидетельства несбывшихся амбиций, в основном из киношной области: реквизит, фигуры киношных чудищ в угрожающих позах – тянущихся друг к другу, замахивающихся, делающих выпады… Были здесь портновские манекены, старые афиши, музыкальные автоматы, реквизит из фильмов ужасов, замысловатая мебель для порносцен… В гостиной стоял чуть ли не самый первый электрический стул из Синг-Синга, на котором казнили троих; напряжение в нем последним регулировал сам Томас Эдисон – незадолго до того, как казнить электротоком Топси, цирковую слониху, дабы продемонстрировать убийственную силу переменного тока[4].
Череда загорающихся и потухающих окон показывала продвижение Кари между манекенами и притаившимися киношными чудищами во главе с семнадцатифутовой Матерью Чужих с планеты Зорн, пока она не добралась до своей спальни на самом верху. Наконец погас и этот последний огонек.
