Я не сдержала улыбки. Чуть ниже на Бузинной улице стоял храм. Возведённый во славу Богов, что забыли о нас, он устремился в серое небо острым шпилем и белизной своих стен осуждал нечестивость. Очевидно, ни служители храма, ни обитатели борделя не радовались соседству.
– Грехом можно разное назвать, – ответила я, – а можно и вовсе отрицать это слово. Нет, я по другой причине не смогу у вас работать.
Показать было легче, чем объяснить. Я расстегнула пуговицы на манжетах и закатала рукава выше локтей, потом подняла юбку и стянула шерстяной чулок.
– Красивые у тебя колени. – С быстрым, едва уловимым кивком госпожа Мэрг одёрнула подол моей юбки. – Так почему ты не сможешь у меня работать, Каролина?
В горле пересохло, и ответить я уже не смогла.
В дверь постучали. Хозяйка отошла на минуту. Я не знала, будет ли вежливым обернуться и посмотреть, поэтому опустила голову и невольно подслушивала.
– Что случилось? – Голос Мэрг прозвучал по-новому, расчертил воздух резкими острыми линиями. Сколько масок она примерила за одно лишь утро, я уже сбилась со счёта.
– Там Солль снова напилась, – пожаловался кто-то из коридора.
– Вот же дура безмозглая! Ступай, я сейчас приду.
Послышались удаляющиеся шаги, и я обернулась.
– Будь проклята любовь, – сказала Мэрг устало. Она потуже перевязала пояс, пригладила широкий воротник халата и посмотрела на меня как-то жалостливо. – Нужно разобраться с этим.
– А мне что делать? – я прошла на середину комнаты.
Мэрг махнула рукой.
– Комната для тебя не готова пока, можешь здесь поспать, – она усмехнулась, – у нас тут принято спать днём.
Я с сомнением посмотрела на широкую кровать с балдахином.
– На вашей постели?
Тут хозяйка комнаты расхохоталась.
– Деточка, в этой постели кого уж только не бывало. Твои тощие бока её не помнут.
Она вышла, а я, не снимая платья, легла прямо на покрывало. Матрас был мягче того, который выделялся прислуге в доме герцога, и намного приятнее жестяного плетения койки в тюремной камере. Тело мгновенно расслабилось и потяжелело. Не знаю, сколько времени на отдых мне отвели, но я уже сейчас собирала волю, чтобы когда-нибудь потом заставить себя встать.
А ещё я думала – уже не впервые – о том, как мне принимать решения. Копаться в воспоминаниях и искать ответы в прошлом я не могла. Интуиция, чутьё казались мне понятиями столь же непостижимыми, как символы языка Фэй. И вот я лежала на широкой кровати в борделе и оценивала ущерб, нанесённый моей нравственности. Хотелось ли мне бежать отсюда? Нет, не хотелось. Противилось ли моё нутро занятиям, которые в этих стенах практиковались и поощрялись, да так, чтобы я умоляла Богов очистить душу от близости греха? Не особенно. Постель – течение, пусть несёт, а я не буду грести к истоку или берегам. Вокруг всё одинаково чужое.
Мечтая о сновидениях, я задремала. Ничего. Тишина, какой не отыскать в мире живых. Темнота, какой не бывает даже по ночам, когда внутри все свечи погашены, а снаружи несут дозор межи. Такой сон подобен морганию. Закрываю глаза – открываю глаза.
Рядом со мной на покрывале, в ворохе шёлка и кружев, сидела девушка и сосредоточенно орудовала иголкой.
– А я платье тебе подшиваю, – сообщила она. – Мэрг велела привести тебя в порядок к вечеру, вот я заглянула посмотреть на твою фигуру. Говорят, ты к нам прямо из тюрьмы?
Девушка отвлеклась от своего занятия и уставилась на меня. А я – на неё. В ней был свет.
