Картофельная яблоня (сборник) - страница 22

Впервые за много лет он пил вечерний чай не один. Он улыбался, то и дело приобнимал Варвару, точно боялся, что сейчас Она встанет и снова исчезнет в очередной кладовке кого-то из его приятелей. Но Она никуда не уходила. Конечно, Она же была только надувной куклой.

– Я люблю Тарковского, – доверительно рассказывал он, ставя уже четвёртую видео-кассету. Ему так хотелось рассказать и показать Ей за одну ночь абсолютно всё, что наполняло всю его жизнь до Неё. Ведь всем другим это было не интересно. Они всегда начинали скучать, стоило ему открыть рот, зевать и сбегали, не допив чай. – Тарковский, Варенька, не рассказывает фабулу, он играет на тех клавишах души, о которых ты даже сам никогда не подозревал. После его фильмов всегда начинаешь знакомиться с собой заново. И оказывается, что ты куда чище и выше, чем всегда думал о себе. Понимаешь?

Варя молчала. Так молчат, когда понимают и совсем не нужно это понимание облекать в слова. Впрочем… что может сказать надувная кукла?

Спал он плохо. Всё просыпался от страха, что одеяло соскользнёт с гладкого резинового тела и оно снова станет холодным. Он кутал прохладные плечи и дышал на них, пытаясь согреть. Сохранял ускользающее тепло, прижимаясь горячим телом, тихонько касался губами им же созданных алых губ. В груди нежным комочком свернулась посапывающая лисица.

А утром, несмотря на бессонную ночь, горло сжимало невероятное, какое-то дикое и необузданное счастье. Сияющее, не по-зимнему горячее солнце запуталось в золотых кукольных волосах. Там же заблудились и его пальцы, лицо, губы. Лучи приняли на себя миссию по согреванию резиновой женщины, и теперь уже она отдавала своё тепло его похолодевшим от восторга ладоням.

– Жаль, что ты не любишь кофе! – он забрался снова в нагретую солнцем постель, поставив на тумбочку дымящуюся джезву с чёрным напитком. – А я очень люблю. Если бы ты могла его попробовать, тебе, наверно, понравилось бы. Я очень хорошо варю кофе. Главное тут не торопиться, пусть он томится на плите подольше, на самом-самом маленьком огоньке. Идеально, если есть время варить на раскалённом песке. У меня есть специальная такая сковорода, где я калю песок…

На него нашла восторженная болтливость. Болезненная нежность сменилась плещущей во все стороны радостью. Радость рождалась из всего: из запаха её тёплых от солнца волос, от мягкости подушки, от нахальных скачущих солнечных зайчиков, он густого кофейного аромата…

Одевал он Её долго и тщательно. Не все принесённые из магазина тряпки подходили. Ведь он никогда не покупал женских вещей. К тому же она была такая изящная, что подобрать одежду Её размера было довольно трудно. Пришлось повозиться. Зато результат превзошёл все ожидания. Особенно ему понравился эффект, когда ярко-ультрамариновая тёплая куртка неожиданно отразилась в её глазах – берлинская лазурь. Они наполнились такой глубокой синевой, что у него захватило дух.

«Кино, наверно снимают, – слышал он позади себя озадаченный шёпот на улице. – Нет, скорее всего «Скрытая камера», – со знанием дела опровергали наиболее продвинутые телезрители. «Может, псих?» – сомневались другие.

А ему было всё равно. Он шагал по оживлённому проспекту, осторожно, но крепко прижимая к боку свою резиновую спутницу. Её волосы щекотали ему щёку и нос и, видимо, от этого, постоянно хотелось смеяться. А, может быть, и не от этого… Лисица резвилась где-то в груди, игриво заскакивая в живот или подпрыгивая к горлу. Впервые он не мог не дарить свою широкую улыбку всем, кто попадался ему на встречу. И было всё равно, считают ли его психом, провокатором или беднягой-актёром, обречённым на такое дурацкое представление посреди мегаполиса.