Картофельная яблоня (сборник) - страница 27

– Я увидела её и поняла – это моя дочь! – твердила она.

Я ничего такого не чувствовал, но положился на женскую интуицию.

Кнопку мы забрали – безмолвную, скомканную, с прилипшим к ней штопаным-перештопаным плюшевым медведем. Машка существовала под одной крышей с нами уже год. Детскую мы завалили пушистыми зайцами, заставили разнокалиберными куклами. Полки наших шкафов прогнулись под книгами о воспитании дошколят. Людмила уволилась и полностью отдалась столь желанному для неё делу. Вот только это мало что изменило. Кнопка по-прежнему сидела в углу, погружённая в понятный только ей разговор с облезлым медведем. Она едва заметно шевелила губами, не издавая при этом ни звука. На вопросы не отвечала, лишь вскидывала немые иконы глаз и крепче прижимала к груди игрушку. Чистенькие зайцы скучали невостребованные.

Приходя с работы, я стал заставать жену в слезах.

– Она делает всё, что я ей говорю, но молчит, – жаловалась Людмила. – Мне кажется, у неё аутизм.

– Она же реагирует… – сомневался я. – Психолог тоже ничего такого не ставит.

Я хорохорился, но отстранённость Кнопки стала пугать и меня. В её зрачках чудился не отражённый свет лампы, а непостижимые простым смертным дали. Кнопка жила в недосягаемых измерениях, в которые допускался только дурацкий медведь.

Как-то раз Кнопка привычно ворожила над своим набитым ватой любимцем. Я присел рядом и осторожно тронул её за плечо. Она отпрянула и, как всегда, уставилась на меня вдовьими глазами.

– Как его зовут? – спросил я, кивая на прильнувшее к груди девочки страшилище. По лицу Кнопки скользнул солнечный зайчик.

– Бока, – шепнула она.

Я вздрогнул. Это был ответ на мой вопрос.

Так уродец Бока вошёл и в мою жизнь.

А вот Людмиле пробиться в наш тесный мирок никак не удавалось. Единственная фраза, которой Кнопка одаривала её: «Я больше не буду». Стоило жене подняться, чтобы вытереть со стола пролитое Кнопкой варенье, девочка частила своё заклинание, зарываясь носом в спасителя Боку. То же повторялось, если Машка что-то роняла или, падая, пачкала одежду. Когда жена пыталась её приласкать, маленькая дикарка цепенела, глаза распахивались, в воздухе повисала прежняя молитва. Щитом выставленный Бока упирался пуговичным взором в лоб Людмилы. Мы давно поняли, в чём дело. Не представляли только, как сумела лишённая своих прав мать вселить в ребёнка подобный ужас перед женщиной…

Сначала Кнопка говорила со мной исключительно о Боке. Потом впустила в своё заколдованное царство ещё одно существо – лопоухого пса Саныча. Саныч говорил моим голосом и был дружбаном Боки.

Как-то мы с Машкой отправились в парк. Боку она забыла дома. Впервые. Спохватились поздно. Как я мог не вспомнить про Кнопкин оберег, без которого она боялась выходить даже в соседнюю комнату?! Ротозей! На осторожный вопрос Кнопка не ответила – застыла и внезапно мёртвой хваткой вцепилась в мои колени, спрятав в них лицо. Её дрожь влилась в меня…

Не знаю, что это было, – только на какое-то мгновение я вдруг стал ею.

Мир за пределами надёжных плюшевых лап был зол и чёрен, как ружейная утроба. Он лязгал затвором, щурил равнодушный глаз, брал на мушку. Было страшно. Страшно до выдоха без вдохов, до костенеющей жилки на шее, до синевы в расширенных зрачках! За что так злился на неё этот мир, Кнопка не понимала. Знала бы, попросила бы прощения, исправилась, вела бы себя хорошо. Но она не знала… Как до сих пор не могла взять в толк, почему сердилась на неё мама, и, наконец, не выдержав, отреклась. Видно, слишком велик был Кнопкин грех перед ней. Да только ли перед ней? Машку сторонились даже сверстники – такие же, как она сама, забракованные и отверженные. Выходит, её вина ещё ужасней, чем их. И только презираемый всеми за ветхость и уродство Бока прощал и сулил защиту. Но сейчас его рядом не было…