– Фан? Это молодость. А молодости свойственно особо не париться.
– И в этом ее преимущество.
Веревка вылезла из капюшона и оказалась в руках распоряжайки. С мольбой во взгляде Жанка покосилась на собеседницу.
И Самоварова ей подыграла:
– Представьте, я тоже была молода, а опрометчивые поступки совершаю и по сей день, – с иронией произнесла она. – Расслабьтесь, Жанна, не в моих правилах осуждать людей. Меня пригласили сюда, чтобы помочь, а не разоблачать ваше общее прошлое.
– Но вы же сажали людей в тюрьму?! – как будто внезапно опомнилась распоряжайка.
– Не я сажала, суд. Но вовсе не за фан.
– А за что?
– За нарушения закона, перечисленные в уголовном кодексе Российской Федерации.
– Ясно… А вы совсем не похожи на следователя. Я бы подумала, что вы из творческой интеллигенции – какой-нибудь ответственный редактор, решающий судьбы рукописей.
– В каком-то смысле мы все решаем чьи-то судьбы. А что касаемо меня, то я уже давно не следователь, а расследователь. – И Варвара Сергеевна улыбнулась своей коронной рассеянно-задумчивой улыбкой. – А сейчас вот пытаюсь писать роман.
– Вы очень интересный человек, – после паузы продолжила Жанна. Теперь она явно старалась подольститься, закрепиться в снова пойманной тональности общения. – Кстати, может, по кофейку, для связки слов в предложении? А еще лучше – по коньячку?
– Для коньяка рановато, а от кофе не откажусь.
– Тогда пойдемте в дом!
– Но у меня тоже кофе есть, а сегодня, благодаря вам, есть уже и чашки.
– Там ваш Валерий Павлович, и я ему явно не нравлюсь. Не обижайтесь, но у он у вас больно заумный. Ни слова, как говорится, в простоте… Мне сложно с такими людьми.
– Глупости. Хотя, как скажете, можно и в большой дом.
Этого Самоварова и хотела.
Жанна повела ее через террасу, на которой рабочие, допивая кофе, что-то негромко обсуждали.
На сей раз даже не взглянув в их сторону, распоряжайка приоткрыла дверь.
Отуда-то из глубины, видимо, со стороны центрального входа, послышался разговор.
– Я буду ждать маму здесь! – раздался тоненький упрямый голосок.
Ему что-то совсем тихо, так, что было не разобрать, отвечали.
– Нет! Я хочу здесь! Я не хочу наверх!
Жанна замешкалась на пороге.
– Что-то мало они сегодня погуляли, – оправдывающимся голосом обратилась она к Самоваровой, но лицо ее при этом потемнело.
По мере приближения вошедших голос мальчика становился все громче и истеричнее:
– Я тебя ненавижу! Я хочу ждать маму здесь!
И тут за спинами Варвары Сергеевны и Жанны, застывших у открытой двери на террасе, послышался жуткий грохот.
Маленький кривоногий дядя Ваня лежал на бетонном полу, похожий на пойманного в банку паука, и бился в конвульсиях. Лицо его исказила судорога, изо рта шла пена.
Михалыч схватил со стола ложку и ловкими опытными руками разжал товарищу маленький, неестественно красный рот.
Из дневника Алины Р. 1 мая.
В этом доме у меня постоянно мокрая после душа голова. Толком подкраситься, в отличие от Жанки, не успеваю, а с ресницами, бровями и ногтями вопрос решаю два раза в месяц – спасибо современным технологиям, ногти всегда красные, а брови и ресницы – почти соболиные.
Из запланированного на день, как правило, удается сделать все, но на себя времени почти нет. Когда я предложила Жанке остаться, точнее, она не мытьем, так катаньем, оставшись без работы, вынудила меня сделать это предложение, я поначалу обрадовалась: мы снова, как в добрые старые времена, были вместе.
