Картотека Пульсара. Роман. Повесть. Рассказ - страница 4

– Вот ты представляешь, что такое река? Большу-ущая такая река? И мы – р-раз!.. И в дамки! А ребята, знаешь, какие у меня были? Не чета многим – силачи, ловкачи! Как возьмутся – и переправа готов. Только шлёп-шлёп понтоны – волны против течения прут! И танки пошли. Эх, было времечко…

И прослезится наш Фулюган. Молчит минуты три, носом хлюпает, губами шевелит, как обиженный ребёнок.

А после армии он осел в Москве и двадцать лет работал на свалке бульдозеристом, квартиру зарабатывал. «Жестокий я был человек! Сожалею теперь. Д-да! Тонька или Манька сообщают: Виталь, там бомжи грозятся тебе бошку свернуть. Я: чего-о?! Завожу свой бульдозер и вперёд. Ночь. Пру на их костёр прямиком, опускаю нож и на костре ихнем останавливаюсь да ещё крутанусь, как танк. Ногу на гусеницу выставляю: ну, кто тут меня обещал?!. Все прыснули в стороны, один остался, лохмадей. Ну я, говорит. А у меня в сапогах за голенищами по отвёртке. Ты?! Чик его под ребро и готово. Потом бульдозером в отвал. Ищи-свищи теперь. Да и свалка постоянно горит, сами же и поджигают, бомжи эти. Н-м-м! Жестокий я был человек. Зря. Не простит мне боженька на суде своём… Боюсь, не простит. Да и не по что зверей жалеть… ну я, конечно, не лесных имею в обозрении».

Сколько процентов правды, сколько сочинительства, трудно определить, но слушать интересно. Но… (и это он уже рассказывал, просто забыл) … закатав бомжей бульдозером, он ещё какое-то время продолжал изображать из себя супермена, при этом больше стал пить, а затем в нём что-то сломалось… ему приснилось как-то, а затем всё чаще и чаще: нож бульдозера, а перед ножом эти хари бомжей… И будто спросить хотят: «Мы что ж, не люди, по-твоему?..» И тогда он начинает рычать, изображая рёв мотора, но оборотов не хватает, бульдозер никак не сдвинется… Аж в животе становится больно от натуги.

Пытался сменить место работы, но тщетно всё… и на новом месте та же киноварь (это словцо у него в смысле кино). Бегал-бегал, пока не обосновался здесь… тут поотпустило малость. Однако когда садится солнце, Фулюган по-прежнему не находит себе места – так и тянет его к кому-нибудь пойти, давление даже подскакивает у него. И так, примерно с час-полтора, пока солнце не закатится… Ах ты Гога-Магога! – ходит он взад-вперёд по своему огороду. – Гога и Магога, отпусти…

Про него как-то однорукий (о нём подробнее чуть позже), маясь с похмелья:

– Так! – и потёр ладонью лоб. – Солнце покатилось за край пригорка и… щас Фуля прибежит…

– Ты откуль знашь?

– А то! У него свой час – своя щёлочка промежду тьмой и светом. Как не успеет проскочить, так руки ходуном… и ноги. Короче, пока стакан не врежет – ложись и помирай. Часы! Биологические. Не знал? Э-э, у каждого своя Голгофа. Намудрил мужик по ранней глупости, теперь мается…

Да тут вокруг – имею ввиду, на дачных на наших участках, – как оказалось, сплошь и рядом любопытные всё экземпляры. А ведь не поселился б – и не узнал бы. Летом народу больше муравьёв. Все заняты, копошатся, тягают каждый свою соломинку либо песчинку, на собраниях из-за воды ругаются или по другим причинам схватываются, общаться по-людски и недосуг. Зимой другое дело. Иной, как выражаются, коленкор.

Про однорукого уже вспоминал, вон на том холме справа домик его: ну тот самый однорукий, который у моего ближайшего соседа Тимофеича псину сожрал, а Фулюган, говорят, ему ассистировал, он же мастер скотину резать. Тимофеич до сих пор простить им не может. Впрочем, Тимофеич – мнительный мужик, ему могло и пригрезиться. Как погода меняется, он чудной делается. Ни с того ни с сего здороваться перестаёт. Возможно, это после того, как его машина сшибла – ногам и голове досталось. Ну да ладно. Так вот однорукий – тогда ещё не однорукий, – под электричку попал и… скатился до бича номер один. А работал конструктором на каком-то большом заводе. Жена у него Элла – бестия кареглазая, матерится по-чёрному, тут же при нём липнет к мужикам, всех облапает, заведёт до греха, он её за это полощет почём зря, она ж его кроет ещё пуще. Ну да шут с ними. Не суди да не судим пребудешь. Фулюган, впрочем, с ним не церемонится, чуть что – а они у него частенько собираются поддать – в охапку его и об пол, да сапогом безразмерным по рёбрышкам. Ну да однорукий сам виноват, спьяну угрожать начинает: убью, мол, дом спалю… А поскольку пару домов у нас тут-таки сгорело, то обещание как бы имеет под собой почву. Ну а завести Фулюгана раз плюнуть, тем более что дом свой он уже который год возводит: по кирпичику, по досточке, на саночках зимой, на колясочке летом – по всем ближним свалкам. «Для внучат строю, для себя, что ль. Петуха он мне пустит, гад!» Однако на другой день, как ни в чём ни бывало, однорукий тащится опохмелиться, лупит глазами: ничего, мол, не помню. Может, и не брешет. Ко мне он обычно заходит за пивной посудой: «Выручай, помираю. Хоть на бутылёк пива наскрести…»