– Эй! Давайте я вам Москву покажу! – вдруг предложил я.
– А, как?!– почти хором закричали мальчики.
– Очень просто. Давайте я вылезу на сидение один, а вы все садитесь напротив меня и меня поднимет аж до самых облаков.
– Ура-а! – дружно закричали дети.
Я вылез на сидение один, все пятеро, взобрались напротив, и меня подняло высоко над двориком детсада, над цветочной клумбой, над детьми.
– Ну, видать Москву? – спрашивал белобрысый мальчишка, с широко открытыми синими глазами.
– Видно! – авторитетно отвечал я.
– Анну, покажи?! – все дружно бросились ко мне, и “ пресс-папье”, кинуло меня вниз, переваливаясь в мою сторону.
– Ну, что вы наделали?! Я теперь уже не вижу ничего.
Но игра потекла уже в новом русле. Про Москву все забыли, принимаясь за игру
«Квача» (в догонялки, кто кого догнал, тот и «Квача». За веселыми играми я забыл о наказании, но оно поджидало меня, грозя неожиданной местью за ослушание бабушки.
Неожиданно появилась воспитательница тетя Оля:
– Дети поигрались?! – обозвалась тетя Оля, – Теперь дружно пошли строиться.
После завтрака, воспитательница тетя Оля, полная и неповоротливая от своей полноты, выводила детей в дубовую рощу на мягкую бархатистую траву. Она расстелила одеяло под толстым узловатым стволом старого дуба, поместила на него свое тучное тело и принялась за каждодневное свое занятие, вязание кофточек или штопанье чулков.
– Валик! – позвала она с ядовитыми нотками в голосе. – Ты сегодня покаранный и гулять не пойдешь. Сиди тут и никуда не отходи.
Что может быть страшнее за самое страшное наказание для непоседливого мальчишки, как сидеть возле воспитательницы, когда идет веселая игра прямо тут рядом перед глазами. Лишится игры, в которую рвется всей душой мое естество, а строгость запрета не позволяет отдаться наслаждению, тогда игра становится во сто крат привлекательнее, чем есть на самом деле. И это мир взрослых. Что может быть скучнее этого мира? Неужели взрослые не понимают сердец маленьких людей, ведь запреты в этом моем возрасте воспитывают обман и хитрость у маленьких. Так сидя рядом с тетей Олей, философски размышлял я. И грустные мысли повергали меня в дебри рассуждений о том, что взрослые могут только в разрешении стимулировать к игре ребенка, а запрет лишь ужесточает душу, толкает на преступление.
– Валик! – позвал изнывающего от скуки мальчишку, худенький и щуплый сверстник. Его широко открытые серо-голубые глаза, смотрели простодушно. Улыбка приветливая и добрая сияла, а вздернутый носик, делал все выражение лица безгранично наивным. Он жестами стал выманивать меня за собой. Воспитательница в это время, посапывая, уже клевала носом, как-то умудряясь спать сидя, не опираясь спиной о ствол дерева. Я осторожно встал, на цыпочках забежал за дуб.
– Ну, что тебе, Павлик?
– Пошли, поиграем у Квача.
– А, если кто расскажет?
– Да не расскажет. – Заверил Павлик. Уговаривать меня долго не пришлось. Я весело побежал навстречу игре мальчишек и девчонок. Навстречу веселому ветру, не слыша голоса воспитательницы. Когда Павлик остановил меня, до сознания донеслось:
– Вот я тебе! Ты же провинился?! Анну ка иди сюда?!
И я, опустив голову, побрел в сторону зовущей тети Оли. Рядом с воспитательницей ехидно улыбался Леня Очколяс. Правую руку воспитательница уже держала за спиной, недобрый знак для меня. Я приблизился с опаской, наблюдая за этой спрятанной за спиной рукой. Видно, что-то там крайне неприятное, и страшно приятное зрелище ожидает Леню Очколяса. Не трудно догадаться, кто сдал меня и услужливо принес воспитательнице стебель крапивы. Когда же я приблизился на расстояние вытянутой руки воспитательницы, то это что-то, как я и догадывался, оказалось жгучей крапивой, которая прошумела в воздухе, опускаясь на щиколотки под сладостный дикий хохот Лени Очколяса. Слезы обиды и огорчения выступили на моем лице, я тихо заплакал, почесывая вздутые красные бугорки на ногах.
